• Главная
• Шоу-биз

Фото: Facebook.com/Олена Хохлаткина

23 марта в прокат выходит лента Дмитрия Сухолиткого-Собчука «Памфир». События фильма разворачиваются в западных областях Украины в канун традиционного праздника Маланки. Чтобы лучше вжиться в роли и овладеть гуцульским диалектом, актеры три месяца жили в Карпатах по традициям гуцульской семьи, даже называли друг друга именами своих героев.

Один из важных персонажей этой истории – мама главного героя, Леонида по кличке Памфир, которую играет народная артистка Украины Елена Хохлаткина. И она с такой огромной любовью говорит об этом фильме, что уже во время разговора возникает желание его обязательно посмотреть.

KP.UA поговорила с актрисой о съемках в «Памфире», экспедиции в горы, прошлой жизни в Донецке, работе с молодыми актерами и личном.

На съемках меня звали мамой

– Елена, такие экспедиции, как ваша, сейчас большая редкость. В каких местах вы жили, когда готовились к этой роли?

– Съемки проходили в Карпатах, в Верховине Ивано-Франковской области, Красноильске Черновицкой области, где проходит праздник Маланки. Режиссер, кстати, снимал там свой документальный фильм «Красна Маланка».

В Верховине почти каждый житель имеет свою мини-гостиницу. Мы жили у пани Гануси, но каждый день ездили на локации. Моими задачами от режиссера были: заниматься хозяйством, доить корову, наблюдать за обыденной жизнью пани Марии - хозяйки усадьбы, где мы репетировали, - как она варит сыр. Мы много общались, поэтому у меня выстроились тесные отношения со всей семьей пани Марии.

Это было очень интересно и увлекательно, потому что природа там просто потрясающая. Представьте – прямо возле тебя течет Черный Черемош! Это прекрасно. Поэтому экспедиция, адаптационный период, вообще весь съемочный период в 9 месяцев лично для меня были счастьем. Это невероятный и мистический край, место большой силы.

- Вы говорите, что вам приходилось заниматься хозяйством, доить корову. Я, например, родом из небольшого поселка и знаю, что такое хозяйство, огород. А для вас это был новый опыт?

– Я тоже не городская жительница, выросла под Херсоном, в поселке Белозерка. У мамы был и огород, и хозяйство. Мы жили в квартире, в нашем поселке были двухэтажные домики, но имели сарайчик, где был скот. Но тогда я не имела к этому отношения. Могла разве что помочь маме собрать огурцы или клубнику. Помню, мне тогда было 12 или 13 лет, как относила свинье ведро с помоями. Она меня так испугала, что я больше к ней не ходила (смеется).

Коровы у нас не было, поэтому для меня это был опыт. Я даже не знаю, с чем это сравнимо - это как прыжок с парашютом впервые. Корова же знает свою хозяйку и кого-либо к себе просто так не подпускает. Поэтому держали ее и пани Мария, и ее мама, все вместе уговаривали корову стоять спокойно (смеется). Хотя и выбрали для меня из трех самую спокойную. И мне удалось немного добыть молока.

На съемках «Памфира»: Александр Яцентюк, Соломия Кириллова, Станислав Потяк, Дмитрий Сухолиткий-Собчук, Елена Хохлаткина, Мирослав Маковийчук и Иван Шаран. Фото: FILM.UA

- Язык в фильме – это диалект, который присущ именно гуцульскому региону. Как вы осваивали гуцульский говор?

– Еще на пробах Дима (режиссер Дмитрий Сухолиткий-Собчук. – Авт.) спрашивал меня: «Ты умеешь петь?». Говорю: «Умею, у меня есть музыкальный слух, музыкальное образование». На что он ответил: «Ну, тогда ты сможешь!». Мне действительно было сложнее всех. Ведь что Херсон, что Донецк, в котором я прожила и проработала 14 лет, - это южный и восточный регионы, там другой украинский. Там мы «балакали»: одно слово украинское, одно – русское. А гуцульский диалект – это как закодированный язык.

Самое важное – это практика. Мы собирались всей нашей киношной семьей, даже называли друг друга киношными именами. Меня звали мамой. Помню, как мы снимали в пограничной зоне в Черновицкой области, ведь моя героиня работает на пограничной заставе. Участие в съемках принимали и пограничники. Так вот подходят они ко мне и спрашивают: «А это ваш сын, что кино снимает?». Говорю – почти (смеется). Так мы все время звали друг друга по именам наших персонажей - мама, отец, Елена, Памфир, Леня, Витя... Не Иван Шаран, а - Витя.

Режиссер еще сначала сказал: «Я очень четко должен слышать, что ты местная жительница». Поэтому много занималась. С нами на площадке находился местный житель, филолог, известный краевед Василий Зеленчук. Он слушал мой диалект, где-то поправлял и следил за моим произношением на площадке.

Выполняла все задачи от режиссера – ходила на рынки, в магазины, где собираются местные люди. Общалась с ними. Читала книги. Например, есть такой этнограф и писатель Петр Шекерик-Доников. Все, что касается диалекта, это была огромная работа.

- Когда вы в следующий раз поедете в эти края, вас уже могут и за местную принять?

- Да нет! Было смешно, когда мы общались на базаре, и я спрашиваю: «А слышно, что я не местная?». «Да, конечно, слышно», – отвечают.

У них своя мелодика, они будто поют. Поэтому за местную я вряд ли сойду, но если даст Боженька и у меня будет еще какая-то подобная роль, то мне уже будет гораздо легче.

- Мама Памфира – она какая женщина?

– Она простая и любящая. У нее устоявшаяся жизнь, устоявшиеся представления о том, как должно быть. Она почти не сомневается ни в чем и почти не чувствует своей вины за то, что произошло в прошлом, до истории в фильме. Есть люди, которые не испытывают вины за совершенное преступление по отношению к своим близким. Говорят: ну вот так вышло, и все. И она – из таких людей. Но безгранично любит сыновей.

Впервые в жизни Елене Хохлаткиной пришлось доить корову. И это был интересный опыт. Фото: Facebook.com/Елена Хохлаткина

В «Памфире» нет ни одной лишней детали в кадре

– Что интересного из их традиций вы узнали?

- Находясь в семье пани Марии, где мы репетировали, мне показалось, что там царит матриархат. Ведь руководит всем женщина: занимается хозяйством, тут же варит сыр… Пани Мария жаловалась, что муж не помогает ей по хозяйству, работает на лесозаготовке, а делать все приходится ей: вставать в 4 утра, варить еду мужу, двум сыновьям, ухаживать за скотом, провожать их, потом самой ехать на работу, а работает оно в библиотеке в 30 км от того места, где они живут, возвращаться домой и делать все то же, только уже на вечер. А потом я поняла: за всем этим стоит мужчина, хозяин. Только он приходит домой, она меняется – и уже нет той женщины, которая только что жаловалась на свою судьбу, она расцветает. Но я не видела в этом какого-то рабского повиновения или попыток угодить. Она не угождает, для нее это как воздух, как возможность дышать.

И еще интересный ритуал. Мама ее мужа умерла почти год назад, но у них в доме еще траур. Она не имела права ни петь, ни рассказывать какие-то веселые истории… И когда я просила ее напеть гуцульские песни, то она напевала их очень тихо, чтобы не услышал муж. Мы даже из дома выходили в это время.

Там все люди здороваются друг с другом. Идешь по городу, и все с тобой здороваются. И, оказывается, это тебе нравится. Ты и сама начинаешь – или Слава Иисусу Христу, или Дай Бог, или Добрый день.

Я влюбилась в этот край. Когда ездишь отдыхать, этого всего не видишь, потому что ходишь по туристическим маршрутам, где уже вытоптали всю ту красоту и аутентику. А эти съемки дали мне еще одну большую любовь – любовь к этому краю, к этим людям. У меня было девять месяцев творческого счастья.

– Да, сейчас в кино таких подготовительных периодов не бывает. Быстро сняли и побежали дальше.

– Когда я впервые увидела наш фильм в Сербии на фестивале, поняла: то, что мы жили вместе, ели вместе, общались, я выполняла задания режиссера – это все работает, это все видно на экране. Поэтому желаю всем нашим актерам таких экспедиций.

Я сама буду это кино еще смотреть и смотреть и открывать для себя. Там нет никакой лишней детали в кадре. Каждая деталь – это некий символизм, который имеет значение. Поэтому жду, чтобы еще раз пойти посмотреть, и дома буду смотреть, когда появится онлайн. Мне очень жаль, что Диме пришлось порезать  кино и выбросить некоторые сцены. Это горе. Мое личное так точно.

– Из-за большого хронометража?

– Для участия фильмов в фестивалях есть четкий хронометраж, такие условия. Но у всех, кто фильм уже смотрел, такое же мнение, как и у меня. Моя дочь говорила, что ей хотелось смотреть этот фильм, смотреть и смотреть. Это такое кино, как и у Ларса фон Триера, когда ты часами можешь смотреть, медитировать – и все будет красиво.

Самое главное, что осталось в Донецке, - мои фотографии

– Ваша дочь Оксана Жданова рассказывала, как вам сложно было прощаться с домом, когда вы покидали Донецк в 2014-м. И насколько это было вам сложно, она поняла сейчас, когда уезжала из своей квартиры в Киеве. Потеря дома – это очень больно. Смогли ли вы это отпустить?

– Да как отпустить… Там остались мои вещи. Самое главное – мои фотографии. Я теперь не знаю, как мне их оттуда достать. Первое, что я схватила, это детские фотографии, но там остались мои фото, напечатанные в единственном экземпляре. Это мое детство, моя молодость, я для себя важна. Как ни странно, я уже многое начала забывать. Где-то, может, мне нужны фото и для того, чтобы я что-то вспомнила. Как бы это ни звучало сейчас, как-то вроде пессимистично, но так и есть. Альбом помню, как выглядит, некоторые фотографии на первой странице, а некоторые уже и не помню. Там вся моя молодая жизнь. Но я его не взяла.

Там остались большие портреты моих маленьких детей. Я дома сделала стену своих любимых фотографий. Там и мои иконы остались. Они мне близки – одна подаренная, другую, «Тайную вечерю», сама покупала. Я оставляла их для того, чтобы они берегли. Я когда ехала, гладила стены, просила их дождаться.

– Вы знаете Донецк, людей, которые там жили. Как вы думаете, после 9 лет пропаганды там еще остались украинцы? Что такое российская пропаганда – мы уже все поняли.

– Я продолжала общаться с некоторыми коллегами. Мне была ценна наша дружба, я так думала. Но с началом полномасштабной войны между нами была проведена очень четкая грань. И я уже ни с кем там не общаюсь. К примеру, среди моих бывших знакомых таковых нет. Говорят, что есть люди, которые не то чтобы ждут, но пока идет война, есть шанс на освобождение.

– Я никогда не была в Донецке, но бывала в Крыму, и там я не видела ничего украинского. Поэтому если в Донецке и были люди, которые не хотели никакой так называемой «ДНР», то что они думают теперь?

– Донецк, так исторически сложилось, насильственно заселяли выходцами из России. А потом увидели, что таким способом можно вырастить просто криминальную столицу. Поэтому начали зазывать туда интеллигенцию, предлагая разные льготы. И в свое время туда переехало очень много профессуры и в области медицины, и культуры. Там была прекрасная консерватория, оперный театр, драматический театр, медицина на высоком уровне. Пласт культурной интеллигенции был очень большой. Бизнес развивался очень быстро. Конечно, большинство уехали.

Не хочу никого оскорблять, но помню, как в начале 2014 года какие-то маргиналы, люмпены, били себя в грудь и кричали «слава России, наконец-то мы заживем». Интеллигентные, образованные люди, у которых была работа, – все эти люди были на проукраинском митинге. А вся босота была с той стороны. Поэтому то и осталось, что грабило салоны, машины. Когда буква Z на лбу, футболке или на театре, извините, о чем можно говорить с теми людьми.

– А что дальше? Когда мы победим, людей нужно будет возвращать назад, ассимилировать. Нам же всем вместе нужно будет как-то жить.

- Не знаю. Это очень сложный процесс. Однажды в одном интервью провела аналогию с диетой. Почему-то все диетологи говорят о 21 дне: не ешь, например, сахара 21 день, и тебе его не будет хотеться, ты не будешь зависим. Возможно, для нашего мозга нужно именно такое время. Может, это и правда.

Знаете, в начале 2014 года, когда выключили украинское телевидение, а мы еще находились в Донецке, и когда я видела все российские каналы, то кричала, чтобы выключили, потому что я начинаю верить. Поэтому это действительно работает. За три дня можно поверить в любой бред, ну а за 21 день можно, наверное, вылечиться. Я, по крайней мере, надеюсь на это.

- Когда вы работали в Донецком музыкально-драматическом театре, вы же давали спектакли на украинском?

– Да, у нас был прекрасный украинский музыкально-драматический театр. Яркий пример: уже была захвачена ОГА, мы играли в театре «Слепого» Шевченко, это был апрель-май, точно не помню, и зрители вставали в зале и кричали «Слава Украине!». Хотя это было до того, как войска зашли в Донецк, когда еще не все уехали, когда надеялись, что все вот-вот закончится.

С мужем Виктором Ждановым и дочерью Оксаной Ждановой. Фото: Arthouse Traffic

Мне интересно проходить кастинги, это – адреналин

– Во многих лентах вы играете вместе с мужем Виктором Ждановым – это фильмы «Я працюю на цвинтарі», «Як там Катя?», «Кріпосна», «Сага », «І будуть люди». Это совпадение или вас как актерскую семью приглашают на пробы?

– Нет, на кастинги мы не ходим вместе, нас не приглашают как семью. Но мне кажется, просто заметили, что между нами есть какая-то связь и что в кадре это можно использовать. И в принципе – почему бы и не пригласить талантливых актеров в талантливый фильм (улыбается).

– Мне очень интересно наблюдать, когда в кино снимается целая актерская семья. В «Я працюю на цвинтарі» вы играете с мужем и дочерью. Это добавляет какой-то изюминки.

– Да, это интересно, когда знаешь. Но еще нужно спросить у людей, которые не знают, замечают ли они какую-то связь.

- Часто театральные актеры говорят, что театр – это главное, а съемки в кино – больше для заработка. Как у вас? Или это все-таки разный опыт, и интересно и там, и там?

- Это прекрасный разный опыт. До начала войны я почти ни от чего не отказывалась. Мне было прикольно – там сыграть, то попробовать, пойти к тому режиссеру, потому что я уже с ним работала. Кастинги проходить интересно – это адреналин и спортивный интерес, сможешь или не сможешь. Поэтому я никогда не расстраивалась, когда меня не утверждали. Это своего рода спорт. Особенно, что касается сериалов. Режиссер видит одно, продюсер хочет другое, здесь вообще угадать сложно.

Но почему актеры говорят, что основное – это театр? Потому что театр – это школа, там ты постоянно учишься. Когда актер перестает учиться, он перестает быть актером, становится просто говорящей головой.

В театре ты все время находишься в творческом поиске. Практически каждый день выходишь на сцену, тренируешь себя, свои чувства. Этого нет у актеров, которые не работают в театре, поэтому им сложнее найти оттенки у героя, выстроить его жизнь. Они просто учат текст и говорят его. И это видно. А когда ты придумываешь биографию своей роли – это уже другое. И в театре мы этим занимаемся постоянно. Театр дает объем актеру.

– Как вам наша актерская молодежь? Вот вашего второго сына в «Памфире» играет Иван Шаран, я его обожаю. В театре вы играете, например, с Александром Рудинским.

– Я их очень люблю. Рудинский, Шаран – невероятные. Я, как и вы, восхищаюсь их игрой, человеческими качествами. А еще могу наблюдать, как они это делают на сцене или в кино. Я разгадываю их механизм действия, актерские ходы, чтобы взять для себя какие-то интересные моменты.

– То есть они у вас учатся, а вы – у них?

– Конечно. Я же вам не зря сказала, что театр – это школа. Каждый день мы выходим и сдаем экзамены перед зрителем. Ты думаешь над ролью дома, думаешь над тем, как в прошлый раз отыграл спектакль, что понравилось, что не понравилось, что можно исправить в следующем спектакле, какие новые краски найти. У тебя постоянно в голове твоя профессия, над которой ты думаешь почти 24 часа в день.

Елена очень любит путешествовать с дочерью Оксаной. Фото: Facebook.com/Елена Хохлаткина

Люблю талантливую молодежь

– Когда мы созванивались накануне разговора, вы говорили, что бежите к студентам. Вы еще и преподаете?

– Я всегда пугаюсь слова «преподаете». Я не преподаватель, упаси Боже меня так назвать. Я не достойна этого. Преподавать – это надо иметь какую-то методику, чтобы дать человеку новые знания. А я просто делюсь со студентами своим опытом, рассказываю, как готовить роль, раскрываю актерскую кухню. Я не являюсь мастером. Но мне интересно с ними работать. Студенты ждут со мной занятий, потому что я многое знаю, многое умею и щедро с ними всем делюсь. Я люблю талантливую молодежь. Я получаю большое удовольствие, когда вижу, что вот-вот родится новый персонаж, спектакль, фильм. Я радуюсь и совсем не ревную себя к молодежи.

– С такими графиками вы отдыхать успеваете? Что помогает расслабиться?

– Мне позволяет расслабиться только природа. Сейчас, к сожалению, многие места заминированы, мы не знаем, в какие леса или на какие озера можно ехать. А раньше мы с дочерью много ездили. Могли заварить себе кофе или чай, взять бутерброды и поехать куда-то в нескольких десятках километров от Киева. Нам нравилось исследовать свой край.

– О чем вы мечтаете, когда мы победим?

– У меня есть планы. Повезти маму в Херсон домой. Обязательно пройтись по улицам Херсона, потому что это мой родной город, я там выросла. Мои одноклассники в Белозерке, хочу обязательно зайти к подруге. Летом, когда бомбили, она закатывала черешню и сказала, что держит баночку для меня. Хочу встретиться с другой подругой, которая, к сожалению, в оккупации и не может сейчас уехать.

Мечтаю, чтобы люди, которых я знаю, вернулись с войны живыми. К сожалению, многих уже нет. Хочу их обнимать. Всегда выглядываю тех, кто с фронта, подхожу к ним и говорю спасибо, если можно обнять – обнимаю. Всех жду и буду обнимать каждого из них.

Хорошо, что есть театр – это как параллельная реальность, где на время спектакля забываешь, что в стране война. Моя мечта – это победа, свободная, счастливая и цветущая Украина.

Актриса говорит, что влюбилась в Карпаты и их традиции. Фото: Facebook.com/Елена Хохлаткина