"Сударь, ваш зимний пейзаж освежил меня в пустыне"
День стоял серый, прохладный. Мелкий осенний дождь шелестел на оконном стекле, навевая желание остаться дома, в тепле, наполняя невольной жалостью к тем, кого необходимость заставила оказаться на улице. Я раскрыл окно - и гостиничный номер наполнился голосами парижского бульвара Монмартр: неслись хрипловатые крики мальчишек-газетчиков, шарканье бесчисленных ног на размокшем драпе асфальта, дробный и звонкий стук копыт и еще какие-то непонятные звуки, доносившиеся издалека. Фонари еще не зажгли, и уже начавшая опадать листва каштанов ложилась на бульвар небрежными цветными заплатами. Нет, в самом деле, в такой день на улицу лучше не выходить... Я невольно поежился и плотно прикрыл окно. Потом сделал пару шагов назад и оказался перед полотном Камиля Писсарро в тяжелой резной раме.
В сонме великих художников вряд ли найдется еще один, кроме Писсарро, чьи картины в полном равнодушии топтали ногами. Не в гневе и не в раздражении, а как некий ковер, предназначенный для того, чтобы об него вытирали ноги.
Стоял 1870 год. Заканчивалась бесславная для Франции война с Германией. Голод заставил парижан перебить всех голубей. Не осталось даже собак, кошек, и крысы стали желанной добычей. Писсарро снимает деревенский дом вдалеке от Парижа, в местечке Лувесьенн. Увлеченно, забывая о войне, он пишет изумительные пейзажи, открывающиеся из распахнутого настежь окна. Только война все равно не обойдет его стороной: прусские передовые части подошли к тихой заводи, где жил Писсарро, пришлось бежать. Он не может всего взять с собой, и картины, написанные за последние пятнадцать лет, оставляет в деревне. И еще несколько картин Моне, которые автор попросил сохранить.
|
В Лувесьенн вошли немцы и в доме Писсарро устроили мясную лавку. Его картины завоеватели разбросали в саду, чтобы не ступать начищенными сапогами по грязи. Излишне говорить, что они погибли все до единой.
...Он родился на маленьком скалистом острове Сент-Томас на границе Карибского моря и Атлантического океана, неподалеку от Пуэрто-Рико, и все детство провел за конторкой в лавке отца. В свободное время мальчик не занимался ничем, кроме рисования. Отец отправлял его в порт наблюдать за выгрузкой товаров, а он усаживался с альбомом в руках и переносил на бумагу все, что успел схватить его жадный взгляд. А потом взял да и удрал в Венесуэлу, не сомневаясь в том, что станет художником.
Париж его встретил в 1855 году так, как он обычно встречает уверенных в себе молодых людей: сумеешь пробиться - живи. Но только на четвертый год своей жизни в Париже молодой Писсарро смог выставить одну из картин в художественном Салоне - мечта любого молодого художника. Успеха не было никакого: картину неудачно повесили, и на нее не обратили внимания. Художник почти в отчаянии и не знает, что делать теперь... Он оправился и, работая на открытом воздухе в предместьях Парижа, писал пейзажи по-новому. Теперь, глядя на них, всяк знающий толк в живописи не мог не признать: появился, растет своеобразный талант.
Вскоре, посетив одну из выставок, великий Золя написал: "Господин Писсарро неизвестен, о нем, вероятно, никто не будет говорить, я считаю своим долгом, прежде чем уйти, горячо пожать ему руку. Благодарю вас, сударь, ваш зимний пейзаж на добрых полчаса освежил меня во время моего путешествия по великой пустыне Салона". С тех пор писатель остался верным поклонником и другом Камиля Писсарро.
|
Товарищи по цеху уважали и любили его. За удивительную скромность, за честность и за талант - самобытный и бескомпромиссный. Перед природой - в любом ее проявлении - он благоговел. И за его картины на салонах начали наконец назначать самые высокие цены. Только богатым он так и не стал: "После тридцати лет занятий живописью я бедствую".
Ван Гог, Сезанн и Гоген называли его своим учителем.
