Всем графам Фигаро
Большие дети пребольших родителей в общественном сознании не растут, пожизненно оставаясь с приставкой "-junior". Сколько б ни было седин в бороде, внуков, театров и государственных наград, в кулуарных разговорах зваться им навеки: Миша Ефремов или Федя Бондарчук.
Вот и Райкин десятилетиями был Костей, даже возглавив, переименовав и под свой ренессансный талант переформатировав отцовский театр. "Константин Аркадьевич" ему как-то не шло, звучало манерно и церемонно. Человек, производящий впечатление волчка, шестирукого Шивы, кляксы на сказке и спиц в колесе, не может иметь отчества до самых-самых преклонных годов. Возможно, виной тому повадка любимых, легких, праздничных артистических детей: Миронов и умер Андрюшей.
Райкин куролесил, кривлялся, взрывался, подпрыгивал. Бритый наголо в "Своем среди чужих...", взвизгивал, лопотал и целовал дерево: плот! В "Вокруг смеха" представлял павлина с зобом и медведя на задних лапах, будто стесняющегося за такой нелепый способ хождения. Пел голосом Боярского, хохотал своим. Наверняка подрезал пару ролей у Караченцова (а тот у него): схожий темперамент бросался в глаза, только Райкину больше шли ботфорты, а Караченцову клеши.
В "Комедии о Лисистрате" две минуты бегал голый по крепостной стене за голой Ольгой Кабо - единственный раз за всю карьеру уступив партнеру зрительское внимание. Эпизод бессчетно повторялся в кинопередачах, оспаривая у горячей сцены из "Маленькой Веры" славу эмблемы новорусской бесстыжести.
В "Русском рэгтайме", играя фарцового короля Махмуда, в гневе смял в жижу помидор и вытер пальцы о простыню. А с каким форсом и самоуважением шел через ресторан "дэвушк танцевать"! - так и настоящие Махмуды не смогут, мамой клянусь.
Но совсем своим был в постных советских мюзиклах, волоча их на себе один, как рисованный койот в мультфильмах студии Warner. Прыскал в кулак, падал от оплеух, толкал хозяев друг к другу, носился поперек кадра на цыпочках (казалось, вот-вот свернет его в рулон). Убегая, подпрыгивал для набора хода. Вклинивался промеж влюбленных, целуя обоих. Спрашивал за одного, отвечал за другого, притом ел, пил и хохотал. Манерой напоминал Меркуцио, затмевающего огнем анемичных Ромео, за что его и убивают посреди пьесы. Мажорный, заводной, вечно бьющий через край и подмигивающий зрителю, он стягивал на себя внимание и совершенно дезавуировал партнеров - поэтому его обычно окружали кем попало, особенно в "Много шума из ничего". Среди бледных расфокусированных господ один Райкин был живой и вечно подкидывал кошель или монету. С Гундаревой в "Труффальдино..." у них дуэт сложился, но он совершенно явно и поминутно хотел ее шлепнуть, чего б она при всем задоре, конечно, не потерпела. Традиционные академические переводы Шекспира и Гольдони были ему явно плосковаты - эти уста отчетливо требовали скоромности и перца кимовских острот.
Скалил кроличьи зубы, дирижировал всем домом, швырял в рот тефтельки. Служил двоим, ел за четверых, играл за всю честную компанию, прихлебывая из всех бокалов сразу.
Кино было его медленнее: если там 24 кадра в секунду, он все успевал за 12. Появился всего в двух десятках фильмов - остальное отдал театру. Сам все поставил, все сыграл, преподает все сценические специальности и ни капельки не запыхался. В "Труффальдино..." с собачкой разговаривает: у той язык на сторону и дышит, а он знай глазами стреляет - что б еще отъесть, отпить, с три короба наврать, в три ушка нашептать и с трех прилавков в карман спрятать.
