Роман Виктюк: "Меня охраняет кольцо, подаренное Версаче"

"Комсомолка" приехала в театр Виктюка повидать Романа Григорьевича да порасспрашивать, что да как, и почему, имея роскошное здание, он со своей труппой вот уж который год бездомно играет по чужим сценам, а также поговорить о премьере - "Маскарад Маркиза де Сада". Только вот вопросы все из головы повылетели, как только маэстро вплыл...

 

- Ты видишь, в какой рубашке я к тебе пришел? - выправляет шелковый в бутонах рукав из-под норковой жилетки Роман Григорьевич, - Да вот шарфик тоже дорогой шелковый - заметила? - и явно наслаждается восторженным онемением визави, то есть меня. 

 

- Роман Григорьевич, вы прекрасны, и вы это знаете. И актеры ваши прекрасны - хоть вы и орали на них сейчас на репетиции, как Карабас-Барабас. Но вы же здесь только репетируете, а спектаклей не играете. Лет шесть назад тут были те же руины. Что случилось? Почему вы не можете отремонтировать свой театр?

 

- Ты задаешь мне этот вопрос? Спрашивать нужно людей, которые у власти столько лет. Это здание конструктивизма (бывший Дом культуры Русакова, спроектированный Константином Мельниковым - прим. ред.) в мире единственное, которое осталось. К нам приезжала от ЮНЕСКО целая команда, которая говорила, что на нас надо молиться, потому что мы столько лет согреваем эти стены своими телами, чтобы они от ужаса не потрескались. И они писали письмо мэру Лужкову, уговаривали. Оттуда ответили восклицательно: "Да-да, поддерживаем, будет!". И все равно все продолжалось так же. Понимаешь, я пессимист по знанию и оптимизм по вере. Всегда во мне побеждал пессимист. Потому что я знал и артисты знали, что надо терпеть. Чтобы этот дом света хоть когда-нибудь открыл свои окна, и кто придет сюда внутрь, поймет, что солнце здесь никогда не заходит. Этот памятник не нужно разрушать, ничего не нужно менять. Все внутри сохранено. Здесь безумно просто все. И вот недавно новый начальник по культуре Сергей Капков здесь был - стоял в самом центре зала, который так любил Мельников. И я ему говорю: здесь такая энергия, она проникает сквозь нас. В этой точке нельзя врать. Свет сейчас в вас. И он говорит: да, я вдруг поверил, что, когда это здание будет таким, как хотел Мельников, я войду в вечность. Это есть на пленке, зафиксировано.

 

 

- Да, конечно. В этом-то вся и пьеса, что деньги-то есть. А вот начинать-то не так-то просто. Нам же и репетировать где-то надо. Пока вот спектакли свои по миру возим - едем в Америку, в Канаду. Были только что в Израиле, в Германии, в Новосибирске, Кемерово, Петербурге. Играли нашу премьеру – "Маскарад маркиза де Сада". Принимали - с фантастической любовью! Ты же знаешь, механизмом космическим движет только любовь. Она – единственная заповедь природы человеку. Но на земле любовь, к сожалению, редкий цветок.

 

 

- Ай, да ты все путаешь! Это Версаче мне дарил. Я его всегда ношу, потому что в нем есть то, что оберегает. Это правда. Но я и у Лагерфельда тоже был в гостях, и Люся Гурченко со мной была тогда. Мы жили у великой Фенди, у которой меховой центр. Она гениальный человек. Лагерфельд у нее работал. Он и сейчас у нее работает. А Версаче – это встреча была уже потом, в Майами, где он жил. А познакомил меня с ним Морис Бежар, великий хореограф, когда я спросил его: кто бы мог нам помочь с костюмами к "Саломее"? Он сказал: как кто? Конечно, Версаче. И Версаче согласился. Версаче тогда приезжал с Бежаром в Москву и выходил в финале его балета, поднимал пистолет. Этот знак свыше, по-видимому, был ему указан. И его в Майами на ступеньках дома своего и убили. Я был на этих ступеньках. И потом для газеты в Лос-Анджелесе я написал о нем воспоминание, где протянул линию от Оскара Уайльда, через Версаче, Бердслея до сегодняшних дней.

 

 

- Совершенно точно. И это в искусстве самое главное. Когда форма является содержанием. Нас учили наоборот, но тогда из искусства уходит самое главное – его душа.

 

 

- Конечно! Как и все мои артисты. Вот сейчас мы выпустили "Маскарад маркиза де Сада", по пьесе Андрея Максимова, и Бозин в главной роли. Мне говорят: Как они светятся, какая энергия! Они зал околдовывают своей способностью и потребностью любить. И это самое замечательное, что можно только человеку театра сказать.

 

 

- Охранники там меняются каждый день, потому что безработных очень много, приезжих. А в Елисеевском меня все работники знают - сразу провожают к прилавку и говорят, какой товар сегодня свежий. Это нескромно, но это правда. А сейчас я был на Алтае. Мы ездили туда в тур. Я пришел на один местный базар, так меня встретили как родного. Я подумал: боже мой, значит они всё смотрят! И мне рассказывают, как это было, когда оперу я судил, когда балет. И мой "Поэтический театр", для которого я наснимал 180 фильмов. И сейчас снял фильм о Валентине Гафте. Они и это видели! Вот чем меня потрясли простые люди.

 

 

- Часто. Но с тобой это случайно, верь мне. Это были очистительные слезы, которые и дали вот тот свет буквам на бумаге. Это все прекрасно совершенно. Ты вспоминаешь замечательное! А бывает, когда я сознательно это делаю. Когда я понимаю, что людям, которым говоришь, это все равно что горохом об стенку. И тогда я включаю какой-то механизм, он во мне есть…

 

 

- Не разыгрываю. Это бывает. Я говорю людям: до свидания. И они уходят. И на следующий день звонят и говорят: мы еще раз приедем, ничего не записалось. Я говорю: нет, нет, нет.

 

 

- Это все неправда! Это все вранье. Вот об этом мы и играем. Это человек, свободный духом, он проповедовал абсолютную свободу. Но он 17 лет провел в тюрьме, менялась власть, а он все сидел и сидел, революция заканчивалась, приходила новая власть - и он опять в тюрьме. Так вот, власть полицейская придумала человека, который был буквально его дублем - второй маркиз де Сад. Этот второй все знал, его повадки, мысли, и он устраивал все оргии, приписывая их Де Саду.

 

Этот полицейский все скабрезности, всю пошлость придумывал за маркиза де Сада. И печатал под именем де Сада. Маркиз это знал и отрицал. И этот полицейский поверил, что он настолько с ним слился в одно целое, что он и останется в вечности, и его пошлятина будет называться "маркиз де Сад". Маркиз де Сад прорыдал и прокричал: нет, я свободен! Мы про это все спектакли ставим... о рабстве, свободе, любви.

 

Жан Жене, написав "Служанки", мечтал о том, чтобы эту пьесу сыграть в тюрьме. И я был столь наивен, что договорился, и меня впустили в Москве в тюрьму. Правда, ко мне приставили двух полковников. Мы шли по коридорам и энергетика из камер, где сидели убийцы, шла чудовищная! И те, которые меня сопровождали, сказали: вы почувствовали? Я говорю: да. Но все равно мы играем "Служанок" уже больше 30 лет. Объездили 44 страны. И по-прежнему мне ночью во сне Жан Жене кричит французскими буквами, но русские матерные слова: как же ты не понимаешь, что это нужно для молодежи! И я должен сказать, что в зале у нас 70-80 процентов молодежи.

 

 

- Говори, говори! Нельзя так говорить. Я всегда говорю, что будет плохо. Счастье – это пауза между двумя несчастьями. Впереди и сзади. И если ты говоришь: да, это будет… - не будет никогда. Нужно только до конца быть честным в том, что ты делаешь. И тогда несчастье отступает.

 

 

- Не я - мне платят оттуда только нежностью. Больше ничем. Это самое дорогое. Я как ребенок, никогда не говорю миру "нет!". Только "да!". Сейчас я выпустил спектакль в Театре Сатиры, где играют уникальные три артистки – Аросева, Васильева и Лена Образцова. Им по годам, как я говорю, "девочкам нехорошо" – к 90 ближе. А они как девчонки. Дети! Играют и репетируют. И счастливы. И каждый раз мне кричат: ты продлил нам жизнь! Мы вдруг поверили: нет возраста. А есть только любовь!

 

 

- Во-первых, каждый раз надо очищаться. Везде, где есть греко-католическая церковь, я прихожу на исповедь. Но Бог един, конечно.

 

 

- Но для свободных людей! Но многие не слышат Христа и его проповедей. А он терпеливо ждет. И верит, что он дождется. И количество тех, которые его слышат на земле, увеличивается. Я в это верю.