У большинства людей Ефремов ассоциируется с кинематографом. Он снялся более чем в 70 фильмах - от "Берегись автомобиля" до "Сочинения ко Дню Победы", от "Войны и мира" до "Шофера на один рейс", мог сыграть кого угодно - Долохова, Дзержинского, Рахманинова, Айболита, Рудина, таксиста, танкиста, хирурга, следователя, секретаря парткома, наркома, полковника, алкоголика, представителя гороно.
При этом настоящей его жизнью, конечно, был театр, который 20 лет спустя живет в основном в воспоминаниях зрителей.
Отец Олега Ефремова был бухгалтером и работал в том числе в ГУЛАГе - поэтому часть детства Олег провел в Воркуте. Как писал хорошо его знавший завлит МХАТа, театральный критик Анатолий Смелянский, "там Олег научился пить, драться, стрелять. Говорил, что запросто мог бы стать бандитом, если б судьба не бросила его в круг Художественного театра".
Подростком он попал на "Три сестры", поставленные во МХАТе лично престарелым Владимиром Немировичем-Данченко. Был поражен и спектаклем, и актрисой Аллой Тарасовой. Он тогда, конечно, и представить себе не мог, что в конце концов станет руководить и МХАТом в целом, и Тарасовой в частности. Но, вероятно, именно этот спектакль (а еще, конечно, дружба с Александром Калужским, мальчиком как раз из театральной семьи) в конце концов привел к тому, что весной 1945-го Олег решил поступать в Школу-студию МХАТ - и поступил при конкурсе 500 человек на место.
А спустя годы он вместе с другими выпускниками и студентами Школы-студии создал "Современник", который был прежде всего возрождением классического МХАТа времен его основателей (Станиславского Ефремов боготворил - говорят, он во время учебы даже поклялся с однокурсниками в верности его традициям и расписался собственной кровью). "Настоящий" МХАТ к 1950-м годам стал замшелым, из него ушла жизнь, в нем ставили много всякой ерунды. Ефремов воскресил его совсем на другой сцене, и отзыв "вы показали нам старый МХАТ" воспринимал как высшую похвалу.
В его "Современнике" актеры вели себя на сцене как совершенно живые люди, разговаривали с естественными интонациями, словно секунду назад сидели в зрительном зале. Для 50-х это была сенсация. Спектакль "Современника" "Вечно живые" по Виктору Розову наделал не меньше шума, чем киноверсия той же пьесы "Летят журавли". Именно с "Современника" в СССР начался театральный бум.
И в "Современнике", и во МХАТе, который он возглавил в 70-е, Ефремов ставил пьесы о революции. В отличие от многих шестидесятников, он не пытался ставить революцию под сомнение. Смогли бы современные зрители вынести такие спектакли, как "Заседание парткома" или "Мы, нижеподписавшиеся" по пьесам Александра Гельмана, или они навсегда списаны в архив?.. Так или иначе, в 70-е они были крайне актуальными и без всякой иронии острыми.
|
"Хоть в клуб "Каучук"
Его человеческое обаяние огромно - и возникает искушение чуть ли не причислить его к лику святых от театра. При этом очевидно, что он не был лишен недостатков. Очень у многих находились причины до слез на него обижаться.
В 80-е труппа МХАТа раздулась до неимоверных размеров, в ней было чуть ли не 200 человек, такое даже крупнейший театр потянуть не может. Со многими актерами Ефремов не мог найти общего языка (или они с ним). Раздел тянулся долго и болезненно. Сформировалась группа актеров, которые были за Ефремова, и с которыми он готов был идти дальше. Говорят, Татьяна Доронина спросила Ефремова: "А куда пойдут работать те, кого ты не взял к себе?" Он в сердцах ответил: "Да мне все равно, хоть в клуб "Каучук"!" После этого образовалось два МХАТа, один из которых возглавила Доронина, "спасшая" актеров, не поладивших по той или иной причине с Ефремовым.
А Ефремов обернулся к классике. Раньше ему не везло на классические роли (трудно поверить, но он никогда не играл в постановках по Шекспиру, если не считать полупародийного "Гамлета" в фильме "Берегись автомобиля"). В 90-е он создал "Трех сестер", "Бориса Годунова", "Возможную встречу", где они со Смоктуновским филигранно играли Баха и Генделя. При этом публике 90-х это было не близко - зрителей волновали другие темы; и все же это были выдающиеся спектакли, в которых Ефремов сохранял художественный аристократизм.
"Он себя лечил и калечил"
Среди деятелей советского искусства было полным-полно пьющих, но мало кто пил так много и - главное - на должности руководителя театра № 1. С разной степенью осторожности об этом говорили все, кто так или иначе сталкивался с Олегом Николаевичем. Наиболее проникновенно об этом написал Анатолий Смелянский - он ищет в его запоях смысл и поэзию. У Смелянского есть одно воспоминание, которое идеально подводит черту под разговорами об алкоголизме Ефремова. Смелянский рассказывает, как Ефремов пил в командировке в Тбилиси. Жили они в одном номере, Смелянский спрятал бутылку, но Ефремов вымолил ее в пять утра:
"...Он был разрушен. Черное лицо, повернутый вовнутрь себя взгляд. Налил немного, выпил и секунд через двадцать глубоко выдохнул. Последствия этого вздоха-выдоха были поразительными. Как будто ангел коснулся его души - лицо его разгладилось, в голосе возникла небывалая нежность. Никогда я не видел такого чудесного преображения человека. Его душа возликовала. Я спросил у него: как это можно в пять утра пить, ведь это же насилие над природой? Ответ был такой: "Тебе не понять, что значит в несколько секунд подняться с абсолютного дна вон туда". И показал в небо. И понял я тогда, что бессмысленно его жалеть. Это его способ проживания жизни, тесно связанный с его искусством. Он себя и калечил, и лечил одновременно. Интеллигентская рефлексия на эту тему была совершенно неуместна. Он сжигал себя с двух концов сразу. И не хотел жить иначе".
|
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ