В колонке, опубликованной в газете "Взгляд", Владимир Мамонтов делится своими воспоминаниями о Василии Пескове:
Когда мы начинали делать "толстушку", а это, кто не знает, пятничный выпуск "Комсомольской правды", который тиражом быстро переплюнул "ежедневку" и стал основным носителем рекламы, а также и отечественным лидером продаж – это в лучшие (разумеется, наши) годы, – в такой успех мало кто верил.
Да и, если честно, глядя на первые наши номера (а делали мы их впятером против остальной ежедневной "Комсправды" числом этак под триста), только очень прозорливый человек мог предположить, что успех придет. Шли на ощупь, проваливались в бездны. Мы двинули в бульвар зарабатывать сами, остальные держались на "Варяге" в надежде, что Газпром придет. На планерке, когда вышел наш первый номер, стояла мертвая тишина, прерванная вздохом Ядвиги Юферовой: "Ну что, до такого мы еще не опускались".
Мы сидели на задворках знаменитого шестого этажа, все в маленьком ньюсруме, начальники с подчиненными наперекосяк, кажется, выпивали из-под стола. Мы ж были не дураки – и понимали, что сваяли не шедевр. И тут к нам пришел Василий Михайлович Песков.
– Привет, – сказал он. И снял кепку. Василий Михайлович задолго до Лужкова ходил в кепке. А также в подтяжках. Он не был элегантен, врать не надо, и штаны его глажены бывали через раз, но в целом был образ. Стиль. Мы расчистили ему стул.
Василий Михайлович был легенда. Уже были "Шаги по росе". И Ленинская премия. "Окно в природу". "В мире животных". "Таежный тупик". Он с 1956 года работал в "Комсомольской правде". Мне было четыре года, а он работал уже в "Комсомольской правде".
– Я вот чего подумал, ребята, – сказал Песков. – А отдайте-ка мне полосочку под "Окно в природу". В вашей этой... пятничной.
Алексей Ганелин, а он олицетворял всегда у нас противоход и тягу к новому, открыл рот, и я подумал, что сейчас все и решится.
– А запросто, Василий Михайлович, – сказал Алексей. – А вот милости просим.
Я представил, как вся ревностная "остальная" "Комсомолка" завтра неровно облезет, обсуждая, что Песков ушел "к ним", и мысленно зааплодировал Ганелину.
– Полосочка, конечно, у вас маленькая, – вздохнул Песков. – А-три.
– Зато тираж у нас будет аж три. Аж три миллиона, – сказал я, поскольку отвечал за проект и врать-мечтать имел полное право.
– И пишете вы, конечно, черт знает о чем, – продолжал Василий Михайлович, как бы не слыша. – Кстати, Асламову вашу читал... Нет, ну... Эта тема... Ей близка! Она... Хорошо пишет, чертовка!
Песков разулыбался и рассказал анекдот. Анекдот удивительно подходил к теме Асламовой и по закону не может быть рассказан в средстве массовой информации.
– Так это, – сказал он, когда мы громово, до кашля, до икоты отсмеялись за все унижения этого дня, за все волнения, а также и надежды, и смеялась, краснея, даже Лена Фортуна, прекрасная девушка-ответсек, ныне приемная мать многих любимых и родных ей детей. – Я приношу полоску? Но чур без рекламы.
– Конечно, – сказал я, дивясь искренности собственного тона.
– Разве что восьмушечку, – сказал Ганелин.
– Восьмушечку? – Песков вернулся от двери нашей комнаты, кою уже тянул за ручку. – Восьмушечку? Други мои, а, простите старика, что это такое – восьмушечка? Она не полполосы?
Реклама в газете еще была диковинкой. И не все мэтры снисходили, чтобы вникнуть в ее размер и роль.
– Нет, – сказал Рамиль Фарзутдинов, а он был у нас единственный технарь и математик, хоть и художник. – Это, Василий Михайлович, меньше четверти полосы. В два раза. А в вашем случае – просто незначительный квадратик, который с высоты вашего таланта и опыта просто исчезающе будет мал. По сравнению с А-три это будет Аn = 1/n. Честное слово.
– Ладно, – сказал Василий Михайлович. – Вы ж понимаете, что людям это очень надо. Что-то основное, доброе. Звери, реки.
Он вернулся, сел, и мы обсудили какие-то технологические мелочи. А так же и не мелочи: он попросил, чтобы его стилистика не изменялась: фотография, неброский, но точный заголовок, интонация – не надрывная, не зазывная, а оторваться невозможно. Мы сделали Василию Михайловичу душевный бутерброд.
– Что я хочу сказать? – начал Василий Михайлович. – Вот я всю свою жизнь воевал за то, чтоб маленькая речка моего детства стала опять чистой. Я исписал кучу листов бумаги, которые перепечатывали машинистки, правя мои ошибки, а я не стесняюсь сказать, что как сын машиниста и крестьянки делаю ошибки, и спасибо бабе Кате, великой комсомолкинской машинистке, что она их исправляет. Но вот пришли дни, когда моя речка опять чиста, в ней есть рыба, а вокруг тишина. Рад ли я? Нет. Ибо стали заводы моей страны. Испарилась ее сила. И река, которая стала чистой такой ценой, не радует меня. Я бы порадовался, если бы сила ее была такова, что и сталь – и чистая вода. И ракета, и земляника. За вами, конечно, сила, чего там, други. Новая жизнь. Вы думаете, что вас пятеро тут? Да вы же на всей газете, как на грибнице, стоите. Имейте это в виду. Думаю, я вам не помешаю. Верно ведь?
– Честно говоря, вы нам сильно поможете, – сказали мы, – на фоне нашего сегодняшнего триумфа.
Он засмеялся довольно, поскольку он, конечно, был удивительный человек: и хитринка его была народная, и открытость дипломатическая, и свет не прожекторный, а ровный и верный. Ох, пригодился бы свет – хоть газеты реформируй, хоть РАН, хоть Минобороны. Но это к слову.
Точно могу сказать: все эти годы новой жизни "Окно в природу" выходило в "толстушке" единой и неделимой "Комсомольской правды", и рекламы на полосе было не больше восьмушки, четвертушка максимум.
Светлая Василию Михайловичу память.
***