Чтобы купить русского хлеба, Перельман пешком ходил через весь Нью-Йорк
Григорий Перельман - один из крупнейших математиков XXI века, доказавший гипотезу Пуанкаре, - был удостоен Филдсовской премии и Премии тысячелетия. От обоих он отказался, чем мгновенно привлек к себе даже внимание людей, от математики крайне далеких. Отказаться от миллиона долларов?..
Нелюдимый петербуржец не общается с журналистами. Не стал общаться и с Машей Гессен, которая решила написать про него книгу. Сама Гессен говорит: «Это усложнило мою задачу (мне пришлось рисовать портрет человека, с которым я никогда не встречалась), но сделало ее интереснее. К счастью, большинство тех, кто близко знал Перельмана, согласились со мной̆ говорить». С помощью психологов Гессен даже удалось заочно поставить Перельману диагноз, объясняющий все его странности: синдром Аспергера (особая форма аутизма), болезнь, которая свойственна многим математикам.
Книга, изначально написанная на английском, только что вышла в издательстве «Корпус» (в переводе Ильи Кригера). Называется она «Совершенная строгость. Григорий Перельман: гений и задача тысячелетия». «КП» публикует отрывок из нее.
|
Если бы Григорий Перельман родился десятью или даже пятью годами раньше, то к моменту окончания диссертации его карьера застопорилась бы: еврею было трудно, если вообще возможно защитить диссертацию в Институте им. Стеклова и получить там должность научного сотрудника (...). Если бы Перельман родился на пять или десять лет позднее, он вовсе не смог бы поступить в аспирантуру - уже не из-за государственного антисемитизма, а просто потому, что семья не смогла бы себе это позволить. На аспирантскую стипендию тогда можно было купить три буханки черного хлеба.
Так что Григорий Перельман родился в нужное время. Когда он закончил писать диссертацию, он оказался в нужном месте. Коллапсирующий Советский Союз впервые за 70 лет позволил гражданам выезжать за рубеж. Перельман принадлежал к удачливейшему поколению советских математиков. Как и миллионы советских граждан, в 1990 - 1991 годах он начал новую жизнь - жизнь во внешнем мире. (...)
Джефф Чигер - видный американский математик из поколения, предшествующего перельмановскому. Он работал в Курантовском институте - высотном здании на территории кампуса Нью-Йоркского университета. Как и другие американские знакомые Григория Перельмана, Чигер считал его одновременно и близким по духу, и загадочным, признавая, что порой он мог вывести окружающих из себя. Американец тщательно выбирал слова, рассказывая мне о нем, чтобы не задеть чувств Перельмана. (...)
Когда Перельман осенью 1992 года приехал в Курантовский институт на стажировку в качестве постдока, он продолжил работу над пространствами Александрова. К этому времени Перельману исполнилось 26 лет. Из полноватого, заросшего щетиной юноши он превратился в рослого, довольно складного молодого человека с черной, густой и кустистой бородой. Он носил длинные волосы и не стриг ногти. Кое-кто вспоминал, что Перельман находил стрижку и маникюр не вполне естественными. Хотя никто не смог поручиться за достоверность этих сведений, это похоже на правду, так как Перельман считал общепринятые конвенции о личной гигиене и внешнем виде обременительными и неразумными. «Он, знаете ли, очень, очень эксцентричный человек», - заявил мне Чигер, имея в виду ногти и волосы Перельмана, привычку носить одну и ту же одежду (например, коричневый вельветовый пиджак) и пристрастие к определенному сорту черного хлеба, купить который можно было только в русском магазине на Брайтон-Бич. Туда Перельман ходил пешком из Манхэттена. (...)
В конце этого путешествия, в Бруклине, Перельмана ждала мать. Она приехала следом за ним в США и остановилась у родственников на Брайтон-Бич. Социальное взаимодействие в Курантовском институте не слишком обременяло Перельмана. Вдобавок к обычному режиму работы вокруг были знакомые лица: в институте тогда работали Громов, Бураго и некоторые другие петербургские математики.
Там же Перельман нашел друга. Не знаю, понимал ли сам Ган Тянь, что он был другом Перельмана, однако Виктор Залгаллер, старый учитель Григория, в этом вполне уверен. «Он подружился с молодым китайским математиком, - рассказал он мне. - Они друг друга устраивали».
Это было правдой. Я навестила Тяня в Институте перспективных исследований в Принстоне, одном из самых престижных математических учреждений. Он говорил очень тихо и печально, хотя и не так неохотно, как Чигер. Прежде он допустил ошибку, согласившись поговорить с журналистами, и считал, что поэтому Перельман не отвечал на его письма несколько лет.
Тянь не уверен, что он и Перельман дружили. «Мы довольно часто разговаривали», - вспоминает он. Но разговаривали только о математике. «Не думаю, что он со мной говорил о чем-нибудь, кроме математики, - может быть, с кем-нибудь другим. Он говорил о хлебе - Перельмана это заботило. Он нашел около Бруклинского моста магазин, где покупал хороший хлеб». «Что это был за хлеб?» - спросила я. «Не знаю, - ответил Тянь, - я не любитель хлеба. Я его ем, но мне безразлично, что это за хлеб». (...)
Перельман начал вместе с Тянем ездить на лекции в Институт перспективных исследований в Принстон. Чигер присоединился к ним. Во время одной из этих поездок Перельман удивил Чигера тем, что присоединился к игре в волейбол после лекции: «Вы смотрите на него и думаете, что это его совершенно не интересует. Но, помню, однажды он наблюдал за игрой и произнес: «У меня получилось бы». И вы знаете, у него действительно неплохо получилось».
Я кивнула. Отсутствие бурной реакции с моей стороны заинтриговало Чигера. Я объяснила, что Перельману приходилось много играть в волейбол во время подготовки к Международной математической олимпиаде и в летних лагерях. Эта информация явно вызвала досаду: даже в этой мелочи скрытный Перельман ввел Чигера в заблуждение. Позднее Перельман никому не скажет, что работает над гипотезой Пуанкаре. Он опубликует решение в Интернете, не объясняя, что это на самом деле такое, и только когда его прямо спросят, доказал ли он гипотезу Пуанкаре, он ответит утвердительно. Поэтому, если бы Чигер прямо спросил у Перельмана, играл ли тот прежде в волейбол, он получил бы, скорее всего, утвердительный ответ. Перельман продолжал считать, что нужно говорить правду, но только тогда, когда спросят, и не видел пользы в разглагольствованиях, особенно о себе. Подозреваю, что Перельман испытывал некоторое удовольствие от демонстрации своей способности решить любую задачу - даже хорошо сыграть в волейбол.
Другой случай с Перельманом, который заинтересовал Чигера, объяснить сложнее. В 1993 году Чигер и Громов приняли участие в конференции в Израиле, в том числе чтобы отпраздновать пятидесятилетие обоих. Туда приехал и Перельман со своей матерью, но поразило Чигера совсем не это: он увидел, как Перельман берет в аэропорту напрокат машину и оплачивает услугу с помощью кредитной карточки. Никто из тех, с кем я разговаривала, не видел, чтобы Перельман водил машину (некоторые вспоминали, что он находил автомобили чем-то «неестественным»). Однако похоже, что во время первого семестра в Нью-Йорке Перельман завел себе водительские права и кредитку. Причиной этого могло быть желание остаться в Штатах.
«Человек [из России], впервые пересекая границу в любом направлении, начинает сразу на это очень сильно реагировать, - позднее объяснил мне Голованов. - Единственный момент, когда в Гришиной биографии случился приступ политического энтузиазма, - это был год так 1993-й, что ли, когда Гриша, впервые на длительное время оказавшись за границей, стал рассылать указы оставшимся здесь членам семейства, чтобы все срочно уезжали из этого ужасного места и переезжали туда».
Единственным членом семьи Перельманов, остававшимся в России, была Елена - младшая сестра Григория, оканчивавшая тогда школу. Их отец эмигрировал в Израиль. Мать находилась в Нью-Йорке, опекая Григория. Фактически речь шла о поступлении Елены в какой-нибудь американский вуз. Впрочем, если Голованов не ошибается, то Перельман говорил о переезде всей семьи. В итоге Елена решила уехать, но не в США, а в Израиль. Там, в Институте им. Вейцмана, она в 2004 году получила степень кандидата наук на кафедре математики.
Если верить Голованову, то Перельман не пытался обосновать необходимость переезда. Он «рассылал указы» исходя из понимания своего положения как главы семьи, который знает, «как правильно». Тратить время на спор с младшей сестрой, вероятно, казалось ему ниже его достоинства или в любом случае пустой тратой времени.
