Юрий Лужков написал рассказ "Особенности национальной жары, или Смерть осьминога Пауля"
Мэр Москвы Юрий Лужков не остался в стороне от двух самых популярных в Интернете тем: предсказание осьминогом Паулем результатов футбольных матчей и небывалой жары, свирепствующей почти на всей территории России.
Столичный градоначальник написал рассказ, в котором герои обсуждают - может ли какое-то головоногое из немецкого зоопарка с такой точностью предсказать результаты игр самых высококлассных футбольных команд мира.
Это не первый опыт Лужкова на литературном поприще. В честь 300-летия Полтавской битвы он написал поэму, были и статьи. Однако рассказ он написал впервые.
Публикуется с разрешения пресс-службы мэра Москвы
Особенности национальной жары, или Смерть осьминога Пауля
Лето текущего 2010 года навсегда запомнится гражданам и учреждениям дикой, до расплавления мозгов и асфальта, африканской жарой, навалившейся на Россию. Хорошего в такой тепловой аномалии мало, но заметим, что именно в результате жары приключились по всему свету и в нашем отечестве разные чудеса, об одном из которых пойдёт речь в этом рассказе.
Аккурат посередине неширокой (но не такой уж и узкой) костромской речки стояла на двух якорьках, чтобы не вертело течением, дюралюминиевая рыбацкая «Казанка» с мотором. Экипаж её составляли два московских отпускника из числа тех, кто из года в год ездит не на южные курорты, а в заветные костромские места. Тут у рыбаков были знакомые издавна гостеприимные местные семьи, проживающие в прохладных домах, где можно спать на сеновале и в ус не дуть. После нескольких наездов такие места бывают обыкновенно овеяны легендами насчёт рыбацкого и охотничьего фарта.
Когда-то, в относительно молодые годы, отпускники похаживали после вечерней дойки на колхозную ферму попить парного молочка и завязать отпускные амуры со смешливыми доярками, но с того времени и ферма закрылась, и доярки куда-то все исчезли. Остались лишь кое-какие приятные грешные воспоминания, но, читатель, кто, по молодому делу, без греха…
Эти люди – Борис Трифонович и Семён Сергеевич - ровесники в районе около пятидесяти лет, служили на невысоких постах в столичном министерстве, дружили семьями, болели летом за футбол, зимой за хоккей. Вместе брали отпуск, вместе когда-то охотились, но с годами девальвировались в звании до рыбаков. Как водится, совместный отдых часто превращался в бесконечный диспут, большей частью по исключительно пустяковым темам, что, на самом деле, и требовалось уставшим от бумажной рутины мозгам.
Известно, спорить русский человек горазд неимоверно, и в споре достигает такого накала принципиальности, что прибегает даже к рукоприкладству, но до этой критической стадии между Борисом Трифоновичем и Семёном Сергеевичем давно уже не доходило. Такое бывало раньше, но ведь, кто старое помянет, тому глаз вон. Хотя, как его забудешь, это старое, если оно вечно актуальное?
Когда-то они любили жарко дискутировать и по много часов митинговать на Манежной площади, зачитывались свободной прессой, но со временем стали консерваторами, придя к трезвому выводу, что зря, пожалуй, топтали Манежную. Не за того, кажись, горло драли.
В разные годы они спорили о разном, но всегда горячо, до саднящей даже обиды, до твёрдого, раз навсегда, обоюдного решения никогда больше не то что в отпуск – на мирный дачный шашлык не съезжаться.
Мирились к вечеру, у котелка с ухой, под стопку–другую водки, охлаждённой в ключевом холоде. Блаженствовали. Дурманными, сладкими летними ночами видели они сны про постылое, но всё же родное министерство. Про куртуазную любовь к озорным дояркам почему-то вот не снилось даже и на отдыхе в скромном костромском раю.
В связи с этим печальным обстоятельством оба подумывали бросить курить. Покуда же, отдыхать так отдыхать, смолили в лодке толстые вонючие сигареты и собачились насчёт гениального осьминога Пауля, который с немецкой педантичностью, даром что из тропических морей, предсказывал результаты игр чемпионата мира по футболу.
- Это же идиотизм, Боря, - горячился Семён Сергеевич. – Какая-то тварь в аквариуме якобы знает наперёд, чья победа. Тут без разных штучек-дрючек не обходится, поверь на слово. Развели, понимаешь, хиромантию. Знаешь, какие бабки на тотализаторах делаются?
- Я бы сыграл, - отвечал Борис Трифонович, - но у меня нет возможности лично скормить Паулю устрицу. Без присутствия прессы.
- Ты знаешь, - спрашивал Семён Сергеевич, - почему эта премудрая тварь не ошибается?
- Почему?
- Потому что в прохладной воде его держат. В такую жару ему самый кайф. У него мозгов прибавляется, - солидно молвил Семён Сергеевич. - Я бы его, гада, сварил и съел.
- А ты осьминога пробовал?
- Большого нет.
- И не советую. Как варёная кроссовка.
- Да ничего, осилил бы. Если, к примеру, его, гада, присолить, да поперчить, да под соевый соус, да под это самое, то я бы смог.
- Под это самое, а давай, кстати, сообразим, раз не клюёт, - под это самое лучше селёдочка, да малосольный огурчик, да чесночная греночка.
- А после этой греночки стать возле дамочки в троллейбусе, - засмеялся Борис Трифонович, - и сделать энергичный глубокий выдох.
|
- Ты не романтик, Трифоныч, - огорчённо заметил Семён Сергеевич.
- Нет, Сергеич, не романтик, - легко согласился Борис Трифонович. – Я, как и ты, человек скучный, но умный. Я против предрассудков, и в чудеса не верю принципиально. Их не бывает ни в жизни, ни в живой природе. Давай примем, товарищ.
- А давай!
Приняли. Повторили. Как-то даже им захорошело.
- Ты вот говоришь, Пауль – чудо. А чудес, повторяю для невменяемых, не бывает. Чудеса все окончательно повывели. Чудо – не рыночное понятие, - рассудительно повёл речь Семён Сергеевич.
В рассудительности этой, правда, чуткий слух расслышал бы первые раскаты близкого яростного спора, но тут что-то во внезапно изменившемся облике Бориса Трифоновича повергло Семёна Сергеевича сперва в сильное изумление, а потом и в неподдельный страх. Ему подумалось, что друга внезапно хватил тепловой удар, а то и что похуже.
Борис Трифонович багряно покраснел, поднял над лодкой трясущийся указующий перст и сказал, сильно заикаясь, чего за ним раньше никогда не водилось:
- Чу-чу-чудес не б-б-бывает? П-п-посмотри!
Семён Сергеевич повернулся и увидел нечто невероятное: из кустов на низком левом берегу речки вышел громадный лось с неимоверно большими развесистыми рогами, вошёл в воду и поплыл прямиком к лодке. Рога его при этом были похожи на кряжистый могучий куст, плывущий почему-то по реке.
Борис Трифонович пришёл в себя и оба приятеля вмиг почувствовали себя не неудачливыми рыбаками, а удалыми охотниками. Добытчиками. Мужиками, иначе говоря.
- Так! Капроновый трос у нас есть. Молоток есть. Только подплывёт, ты его, Сеня, со всей силы молотком промеж рогов. Поднимай якоря! Сейчас я его заарканю!
Оживший Борис Трифонович в мгновение ока изготовил из бухточки капронового троса лассо с большой петлёй, как заправский ковбой крутнул его залихватски над головой (причём ощутимо качнулось его кругленькое пузцо) и стал подманивать лося:
- Давай сюда, сохатый! Не боись, мы безоружные.
Лось и не собирался бояться. Течение сносило его прямо к лодке, причём лось явно наслаждался купанием и что-то меланхолично жевал толстыми губищами.
Неимоверный азарт охватил работников министерства. Семён Сергеевич встал в боевую позу, поигрывая тяжеленьким молотком и издалека примериваясь, в какую точку огромной лосиной башки нанести единственный удар.
- Ну, Сергеич, не подведи! - вскрикнул по-боевому Борис Трифонович! – Не промахнись, Асунта!
- Кидай аркан! – завопил Семён Сергеевич, присовокупив к ковбойскому кличу русский идиоматический оборот. – Кидай, Борька!
Лассо, как положено в таких острых сюжетах, свистнуло над их бедовыми головами и после мощного, изо всех сил, рывка плотно стянулось вокруг основания кустистых лосиных рогов.
- Заводи мотор, гони к берегу! - заполошно орал Борис Трифонович. – Нас не догонишь!
Семён Сергеевич дёрнул было за заводной шнур старого, советского еще разлива, восьмисильного «Ветерка», мгновенно вспомнив, по странной ассоциации, про чудесного осьминога Пауля, а Борис Трифонович между тем сноровисто привязал канатик за скобу на носу «Казанки».
Мотор не завёлся, но это и не требовалась, потому что лось, преодолев тяжелое недоумение и нащупав длинными ногами близкое дно, вдруг потащил лодку как могучий буксир обратно к пологому левому берегу.
Разваливая воду могучей грудью на две порядочные волны, лось внезапно остановился, повернулся с неимоверной быстротой к лодке и двинулся прямиком на добытчиков, нацелив на них свой могучий роговой куст.
- Ахтунг, Трифоныч!
- Полундра, Сергеич!
Семён Сергеевич размахнулся напоследок и бросил, метя в лосиную башку, свой, по-детски лёгонький, как ему теперь показалось, молоток.
Бросок вышел не очень меткий, но лосю почему-то не понравился. Скосив влажный глаз на булькнувший рядом молоток, лось рванул лодку с такой силой, что приятели разом очутились в воде.
По какой-то причине она показалась им ледяной, сковала движения, и они увидели, что лось с могучей грацией тяжеловоза вытащил лодку на берег и без задержки потащил её прямиком в заросли.
«Казанка» оставляла за собой вдавленный в песок след и скоро исчезла из поля зрения. По пути её сухопутного маршрута долго ещё тяжело мотались и трещали кусты, но постепенно шум погас в лесной глубине.
Выбравшись на мелководье, приятели побоялись поначалу идти искать лодку, рассудив, что лось, видать, попался какой-то ненормальный, а, может, от жары сбесился. Было острое чувство, что он может неожиданно вернуться, и тогда Сёме и Боре мало, конечно, не покажется.
Через немалое время вновь обретённое мужество подвигло их на поиски «Казанки». Не глядя, почему-то, друг на друга, они пошли по лодочному следу через кусты в лес и примерно через полкилометра нашли искорёженную, помятую лодку, посмотрев на которую оба одновременно подумали: убитая.
Со скобы свисал обрывок капронового канатика. Мотора в лодке не было.
- Он его на рогах унёс, - мрачно пошутил Семён Сергеевич.
- Ага. По лесу кататься будет, на лодочном моторе, - поддержал юмор Борис Трифонович.
Потом они здраво рассудили, что мотор, наверное, утонул на месте битвы.
Обсохнув, так до конца и не успокоившись, перебудораженные до глубины души, друзья пошли к реке, сняли штаны с рубахами и стали нырять, отыскивая «Ветерок» на песчаном дне. При этом огромнейший рак – своего рода речной подводный лось - тяпнул мощной клешнёй Бориса Трифоновича за указательный палец.
Борис Трифонович вынырнул и завопил в голос:
- Да что б тебя, проклятого, разорвало!
- Кого? – собрался обидеться на друга Семён Сергеевич. – Это ты в мой адрес такое говоришь? После совместно перенесённых испытаний?
- Нет в тебе полёта, Сёма, - сказал Борис Трифонович. – Это я в адрес Пауля говорю.
- Причём тут Пауль?
- Да я сейчас его поймал на глубинке. Я ему, гаду, щупальца сейчас оторвал.
- Все? – спросил Семён Сергеевич.
- Все восемь, - серьёзно ответил Борис Трифонович. – Я пересчитал.
В это самое время в лесной глуши лось с наслаждением тёрся боком о шершавый ствол векового дуба, издавая при этом приглушённые стоны.
Не знали рыбаки, что есть такая охота на лося, которая называется «на реву» (не в летний сезон, само собой), как не знали, что есть охота на медведя «на овсах», а на кабана – «на потравах».
Знали бы – и рассказ бы вышел совсем другой.
А дальний рёв матёрого зверя они посчитали за лосиный смех, и, по-моему, не ошиблись.
…Легко себе представить, какое недоумение охватывает теперь грибников и прочих любителей лесных прогулок, когда в глухой чащобе находят они эту самую лодку и никак не могут ответить на непременно возникающий вопрос: какая нечеловеческая сила занесла сюда это несчастное плавсредство?
Если же мы, читатель, заглянем в будущее, то, надо думать, заниматься этой древней «Казанкой» будут уже археологи и знатоки старины.
Но даже и им, при предполагаемом невиданном развитии исторической науки, тоже не удастся понять, что же приключилось с лодкой в костромском лесу летом далёкого 2010 года.
Мэр Москвы
Тем летом, которое запомнилось нашим современникам невероятной жарой, а моим незадачливым героям нежданной встречей с матёрым лосем аккурат посередине костромской реки.
