Переименуют ли Евросоюз в Соединенные Мусульманские Штаты Европы?.. [фото+видео]
Февральская пятница в Париже. С неба льет дождь со снегом. В нескольких кварталах от Монмартра тысячи суровых, молодых (и не очень) мужчин раскатывают на тротуарах потертые ковры и снимают обувь. Маленькие улочки рядом с бульваром Барбес полностью перекрыты. «Не стоит вам туда ходить, мадам, - советует мне молоденький полицейский. – Они не любят, когда за ними наблюдают. А главное, спрячьте камеру». И оказывается прав. Как только я достаю фотоаппарат в самом сердце мужской толпы, на меня прыгает здоровенный негр с воплем: «Если не уберешь, разобью!» «Руки прочь, ублюдок!» - кричу я и энергично размахиваю огромным белым зонтом, в точности следуя советам одного моего приятеля-француза. («Когда тебя атакует черный, - объяснял он мне, - веди себя так же, как и он: вопи, бешено жестикулируй прямо перед его носом, подпрыгивай и, танцуя, выражай агрессию. Очень они не любят, когда кто-то играет по их правилам, особенно, если это белая женщина».)
Мгновение спустя я зажата в кольцо тяжко дышащих, мрачных мужчин. Один из них, с повязкой «секьюрити» на руке, спрашивает меня по-английски: «Что вы здесь делаете, мадам?» «Гуляю, я туристка». «Тогда проходите быстрей». «Почему? Мне здесь понравилось, я останусь и буду наблюдать». «Вы не можете наблюдать за людьми, когда они молятся». «Если люди не хотят, чтоб их видели, они могут молиться дома, а не в публичном месте. Молитва – это ваше частное дело. Я в центре Парижа, на общественной улице. Только попробуйте меня тронуть!» «Я вас не трогаю, но не смогу обеспечить вашу защиту», - мягко говорит охранник. «А я в ней не нуждаюсь! Кто вы, собственно, такой? Я в свободной стране под защитой французских законов!» Охранник что-то объясняет по-французски толпе, и молодые «волки» расступаются.
|
«Аллах Акбар!» - мощный тысячегласный крик сотрясает парижские улицы и буквально вдавливает меня в стену маленького ресторанчика под названием «Еврокебаб». Сотни людей распластались на земле в религиозной лихорадке, и мокрый снег падает на их спины. Эти люди верят не с прохладцей, не с оговорками и сомнениями, а всем своим существом! Ни в Кандагаре, ни в Багдаде, ни в Секторе Газа, - нигде я не встречала столь властной, неистовой веры в Аллаха, какую увидела в католическом Париже, самом беспечном, насмешливом и легкомысленном городе на свете, в стране, богатой всеми чувственными радостями и выставившей Бога за дверь аж 200 лет назад! Но победа над Господом, как известно, дается только на короткий срок. Бог всегда возвращается, - в том или ином виде.
Пока парижские мусульмане строят мечети и собираются на всеобщие пятничные молитвы, демонстрируя свою силу и завидную сплоченность, изысканная, грациозная, безбожная и высоколобая Франция проводит философские дебаты на тему французской идентичности: « Кто мы есть? Куда мы идем, и чем француз отличается от всего остального человечества?» Дебаты затеяло правительство, напуганное приливом чуждой арабской крови, с намерением встряхнуть коренное общество, раскисшее и безвольное, - и дать ему какие-то ориентиры и объединяющие цели в жизни, поводы для национальной гордости или даже руководящую мысль. «Один французский философ дал определение нации как группы людей, имеющих общий проект, - говорит депутат Национальной Ассамблеи Тьерри Мариани. – Вот мы и пытаемся выяснить: каков наш проект, и есть ли он вообще? Французское население коренным образом изменилось, и мы пожинаем плоды закона 1974 года о воссоединении семей, когда рабочие-иммигранты из стран Магриба получили право привозить во Францию своих жен, детей и родителей. Вдруг выяснилось, что француз – это не происхождение, не религия и даже не цвет кожи, это просто человек с французским паспортом. Но этого не достаточно для построения нации. В умах граждан маячит главный вопрос: а что же такое быть французом?»
|
«НАША ЦЕННОСТЬ –ОТСУТСТВИЕ ЦЕННОСТЕЙ».
«Франция – это не только вино и сыр камамбер, - говорит известный французский писатель, автор книги «Мир без богов» Андре Гржебин. - Франция – это открытое общество, где нет религиозных или идеологических принципов. У нас ничего не запрещено. Мы знаем, что законы общества и даже религию, - это мы придумали, т.е. человечество, а не Бог, не Карл Маркс и не Магомет. Это к нам не с неба упало. Именно этим Франция отличается от других стран, именно в этом я француз, а не потому, что я пью шампанское. Вы можете быть во Франции католиком, протестантом, мусульманином, евреем или коммунистом, но государство вас признает только как француза. Был такой депутат во время французской революции, который сказал: «О евреях, как о нации, мы слышать не хотим. Но еврей как человек и гражданин – для нас важен, как и все остальные». Был озвучен четкий принцип для всех. Государство не должно вступать в дискуссии ни с какими религиозными концессиями. Сама мысль, что могут быть переговоры или соглашения между мусульманами и Францией,
- это смешная, чудная мысль. Вообще, когда вы приезжаете в страну, не может быть переговоров между вами и страной. Если вам не нравится страна, уезжайте. С того момента, как вы получили паспорт, для государства вы француз, а не иностранец, и его не касается, что вы – бывший араб или перс. Вы можете требовать для себя права француза, но не мусульманина.
|
И никаких уступок! Мы ничего не должны спускать. Однажды мой знакомый алжирский писатель (его дед был имамом в Алжире, а сам он атеист) поехал выступать во французскую школу перед детьми. Директор школы ему говорит: «Дайте мне совет. Ученики-мусульмане требуют специальную залу для молитв. Что делать?» А он ему: «Вы не должны соглашаться. Нет залы для католиков и для евреев, почему должна быть для мусульман? И школы во Франции светские, религия отделена от государства». Писатель приехал через полгода в ту же школу, зала уже существует. Директор его спрашивает: «Ученики просят надпись на дверях: вход запрещен христианам и евреям. Что же делать?» А через полгода уже и надпись появилась. И таких примеров масса. Мусульмане требуют отдельные бассейны для женщин и мужчин, а беременные арабские женщины настаивают, чтобы их осматривали врачи женского пола. Но когда вы приезжаете в госпиталь рожать, вы не можете выбирать, - там есть дежурный врач. Как не можете требовать, когдавам приспичило помолиться, чтобы для вас перекрыли движение в целом квартале. Хотите молиться, идите в мечеть. Ваши религиозные чувства – только ваше дело. Я возмущаюсь, когда полиция просто стоит и смотрит, как целую улицу закрывают из-за пятничной молитвы». «Выражаясь языком Библии, ваши «пришельцы стали обнаруживать прихоти», - замечаю я.
«Вот-вот. А вчера в Лондоне в туалете шикарного магазина я подслушал страшный скандал: две арабские женщины чего-то яростно требовали от уборщицы». «Они требовали кувшин с водой, чтобы подмыться, - объяснила я. – Я сама была свидетельницей такой же разборки в одном английском магазине. В мусульманских странах в туалетах вместо бумаги, обычно, есть шланг с водой». «Вы, может, скажете, что это мелочь. Почему бы ни поставить кувшин? А я вам скажу, каждая такая уступка – не мелочь. Это опасно не только для нас, а для всего мира. Если мы уступим, кто будет защищать свободу и нашу цивилизацию? Дошло до того, что об этом нельзя говорить. Не потому, что государство запрещает, а потому что это неприлично. Внутренний цензор сидит в головах у людей. Это боязнь собственного мнения и того, что скажут про вас ваши соседи или ваши друзья. Есть темы, о которых вы не можете писать статьи, - их просто не опубликуют, поскольку в прессе господствует мнение либеральной элиты. Все отлично знают, что происходит, но боятся друг друга. А вдруг тебя заклеймят кличкой «расист»?»
(Тут я вспомнила одного французского профессора, который горячо доказывал мне превосходство западной цивилизации над мусульманской. «Есть цивилизация и нецивилизация, - говорил он со страстью. –Западная цивилизация – это Рафаэль, Леонардо да Винчи и Микеланджело, Эразм Роттердамский и Монтень, это Руссо и Вольтер, Моцарт, Бах, Бетховен и Россини, это Коперник, Галилей, Ньютон и Эйнштейн. Мы символизируем прогресс, свободу и процветание». А на следующее утро позвонил мне и промямлил: «Я, знаете, вчера перегнул палку. Нельзя так говорить, что мы более цивилизованные. Просто напишите, что каждый народ идет своим путем». Внутренний страж политкорректности сработал безупречно.)
«Господин Гржебин, к вам приезжают люди, у которых есть четкие представления о собственной идентичности. А что вы, собственно, можете им предложить в качестве насущных ценностей, чтоб они покорились обаянию новой родины?» «Мы должны им показать силу свободы. Многие люди говорят, что у нас больше нет ценностей. Слепцы! Наша ценность в том и состоит, что у нас нет ценностей! Мы должны им объяснить красоту этой мысли, что они свободны и могут выбрать, есть Бог или нету, а если есть, то какой». «Когда в Париже горели машины и мусорные баки три года назад, стало ясно, что свободу все понимают по-разному. Вы, французы, напоминаете мне Дон-Кихота, с трудом отбивающегося от каторжников, которых он так великодушно освободил. Если нет духовной узды - религиозной или идеологической (а вы ее не предлагаете), свобода бывает только во вред. И люди, в сущности, не слишком к ней рвутся, а многие ее даже боятся», - возражаю я. «Достоевский это хорошо описывал. Он считал, что только десятая часть населения способна свободно жить, а остальным нужны инквизиторы. Я с этим не согласен. А еще он ошибался, утверждая, что общество не может жить без религии. Чепуха! Люди, у которых нет религии, и создали нашу цивилизацию».
|
«И тут ваше уязвимое место. Новые французы из стран Магриба – это люди, у которых есть Бог. Вы не можете убить чужого Бога, если у вас нет собственного. Вы расправились с ним в ваших французских книжках, задали ему трепку, и теперь в вопросах религии вы неконкурентоспособны». «В этом и есть сила нашего общества! Это они едут к нам, а не мы к ним. Вы скажете, потому что мы богаты. Да вся наша экономика процветает, потому что Бога нет, а есть свобода речи. Мы скажем мусульманским детям в школах: «Наше богатство происходит от НАШИХ принципов, а не от ВАШИХ». Нет ни одной мусульманской страны в мире, которая бы процветала. Это мы открыли нефть у них, а они эти деньги даже не сумели с пользой употребить!» «А они вам скажут, что вы были лишь орудием в руках Господа. Они сидели на песке в пустыне и молились, и Бог послал им невиданное богатство – нефть и газ. Ага? Чтобы понять, как они к вам, западным людям, относятся, расскажу историю. Однажды в Пакистане меня с одним коллегой-журналистом местные люди пригласили на обед. А за обедом спросили, указывая на мой крест: «Ты христианка?» «Да», - ответила я с гордостью. А мой коллега, человек недалекий, ужасно испугался, он решил, что его накажут за то, что он христианин. И ответил: «Я атеист». Его с оскорблениями выгнали из-за стола. То, что я христианка, люди приняли: я, как минимум, верю в Бога, а Христос в Коране – вообще почитаемый пророк. Но они отказались обедать с безбожником. Для верующих мусульман вы, французы-атеисты, по своим нравственным качествам стоите ниже обезьяны, поскольку обезьяна хотя бы не отвечает за свои поступки. И они не разделят с вами хлеб и образ жизни. Меня очень повеселил ваш министр иммиграции Эрик Бессон, который заявил: «Светский ислам может и должен найти свое место в нашем обществе». Само выражение «светский ислам» абсурдно. Ислам светским быть НЕ МОЖЕТ! Это только в христианстве изначально заложена возможность секуляризма: «Богу богово, кесарю кесарево». Да, молитесь Богу, но подчиняйтесь законам страны, в которой живете. В исламе государство, суды, школы, семейные отношения, - все часть божьего промысла».
«Здесь я с вами согласен. Надежды на то, что мусульманский мир пойдет на реформы, как в свое время христианский, - мало. Я был на одной конференции, где алжирский профессор говорил о необходимости изменений в Исламе. Тут в зале поднялась одна возмущенная дама и заявила: «Как вы можете толковать о реформах, когда Коран нам диктовал сам Бог. Кто же решится изменить слова Бога?» Это только в христианстве есть поле для сомнений, поскольку Библию писали люди. Моя последняя книга так и называется «Война сомнения и уверенности». Мы сомневаемся, а они уверены». «Что же, по-вашему, победит, - сомнение или уверенность?» «Я думаю, сомнение. Это самое важное в жизни. Без него нет науки и движения вперед». «Но общество не может жить без общих истин, без идеологии. Что вы дадите вашим молодым людям, кроме сомнений? Безверие стало столь плоским и обиходным явлением, что любая вера приобретает революционный характер, а восстание всегда привлекательно для юных». «Общая истина одна, - я умру, но мои дети и общество будут продолжаться. Мы больше ста лет живем в свободе и сомнениях. Потеря их станет катастрофой для человечества и возвратом в средневековье».
|
ЧТО ДЕЛАТЬ С «БУРКОЙ»?
В последнее воскресенье января Елисейские Поля в Париже взорвались. Тысячи и тысячи молодых арабов били в барабаны и дудели в трубы, плясали и пели с египетскими, алжирскими и марокканскими флагами в руках. Некоторые горячие головы лезли на деревья, чтобы водрузить флаги прямо над толпой, а машины гудели в знак одобрения. «Что здесь происходит?» - спросила я симпатичного араба по имени Юзеф. «Мы празднуем окончание Африканского Кубка по футболу. Египет победил!» - радостно объяснил мне Юзеф. «А ты египтянин?» «Ну, что ты, - слегка обиделся он. – Я француз. Но мой папа приехал из Марокко». «Тогда почему ты держишь в руках египетский флаг?» «Так это ж свои, ну, наши люди», - слегка растерялся Юзеф. «Что значит «свои»?» «Мусульмане. Я сначала мусульманин, а потом француз». «А что ты думаешь по поводу того, что во Франции хотят запретить «бурку» (род паранджи) для женщин?» «А почему ты спрашиваешь, ты откуда?» «Я из России». «Так вы ж христиане!» «У нас 20 миллионов мусульман.» «Вот это да! – восхитился Юзеф. – Великая страна! Никогда не думал, что Москва – мусульманский город!» Я дипломатично молчу.
«Я тебе вот что скажу, - говорит Юзеф, и лицо у него темнеет от гнева. – Эти люди, французы, никого не уважают. Их женщины летом ходят прямо голые, с пирсингом на животе и в татуировках. Волосы они красят в красный цвет!» (Я потуже натягиваю шапочку на свои огненные кудри.) «У них замужние женщины заводят любовников, а мужчины бросают семьи из-за шлюх. Они даже собственного Бога не уважают и хотят, чтоб мы плевали на своего. И вот эти люди возмущаются, когда наши девушки одевают бурку! Ты пойди в Булонский лес, – там стоят трансвеститы в женских платьях и всем члены показывают, и никто их не трогает. А когда порядочная мусульманская девушка закрывает свое лицо из скромности, французы требуют, чтоб полиция ее хватала, раздевала и вела в участок, где она должна заплатить штраф 750 евро! Ну, где у людей стыд?!»
|
Гнев Юзефа разделяют пять миллионов мусульман-французов. Дебаты о запрете бурки всколыхнули всю страну, и впервые красноречивые французы потерялись из-за отсутствия аргументов. Если Франция декларирует себя как атеистическое государство, равнодушное к религиозным ценностям, то почему она позволяет католическим монахиням покрывать голову, а евреям носить кипу, но ведет войну с хиджабами и бурками? Если все религии равны, почему запреты касаются только ислама? «Потому что бурка – религиозный символ, ограничивающий свободу женщин», - заявил мне знаменитый французский писатель Марек Халтер. «А мусульмане вам скажут, что крест – тоже религиозный символ». «А вы им скажите, что носите крест, как красивую бижутерию». «Во-первых, это будет вранье и оскорбление моей религии, во-вторых, мусульмане со своей стороны могут заявить, что бурка – всего лишь этническая мода. Что тогда? В этой истории с буркой французы мне напоминают людей, у которых гости засиделись до полуночи. И хозяева начинают выдумывать предлоги, чтобы вы
ставить их за дверь: «Нам завтра рано вставать», «Мы не спали всю прошлую ночь» и т.д. У них не хватает мужества сказать: «Убирайтесь к чертовой матери! Мы спать хотим!» Запретить бурку можно только на основании того, что это противоречит христианским традициям, но для этого Франция должна ПРИЗНАТЬ эти традиции. У нас, у русских, есть хорошая поговорка «Свято место пусто не бывает». А у вас святое место оказалось пустым. Кто же его займет?»
«Это святое место опустело не так давно, - говорит месье Халтер. – Человек не может жить без мечты, потому что жизнь – трагедия, и придет день, когда мы умрем, а умирать никому не хочется. Сначала были мечты религиозные, которые разбила революция, на смену им пришли нерелигиозные: социализм, фашизм, либерализм, коммунизм (хотя я считаю коммунизм своего рода религиозной верой). Но все эти идеи провалились. Мы согласились с тем, что трудно найти что-то лучше демократии, но по-прежнему нуждаемся в мечтах. Трагедия смерти существует, а мечты нет, и люди возвращаются к Богу. Немножко религии – это хорошо, но слишком много религии – это война. Мы все расисты и боимся людей, непохожих на нас, которые одеваются по-другому и ходят в мечеть. Человечество со времен Вольтера мечтало о создании международного универсального человека, и вот это время пришло: в Европе больше нет границ и виз. Но с финансовым и моральным кризисом каждый начинает спрашивать: мы универсальные люди, но почему мы французы? И тут перед обществом встают два вопроса: что такое быть французом, и могут ли мусульмане стать французами? Первый вопрос позитивный, определяющий наше место в мире, второй – расистский. Французы не хотят мусульман во Франции, поскольку страна – традиционно христианская». «Что же в этом расистского? Нормальная националистическая позиция». «Потому что когда немцы стали задавать себе вопросы «кто мы есть», пришел Гитлер и ответил им: «Вы самые лучшие». И мы знаем, чем все это закончилось». «Почему это обязательно должно закончиться Гитлером?» «Потому что мы, люди, работаем словами, и между словом и действием нет границы. Если мы говорим: эти люди не такие, как мы, и мы лучше их, значит, мы можем их убивать. Я расист, как и все, но борюсь со своим расизмом. Я боюсь слов, и мы должны контролировать то, что мы говорим».
|
«Контроль над тем, что я говорю» - основная характеристика либеральной французской элиты, и писатель Марек Халтер – ее яркий представитель. «У нас во Франции существует только одно политкорректное мнение, а все вопросы иммиграции медиа рисуют в розовом цвете, - говорит демограф Мишель Требала. – У нас даже правых не осталось, они тоже ударились в политкорректность. Люди боятся говорить правду, потому что не знают, что с этой правдой делать. Чувство патриотизма умерло во Франции. Мы проиграли Вторую Мировую войну, мы оставили Алжир и влачим колониальное чувство вины. Мы живем в музее великого прошлого и стыдимся настоящего, пытаясь наказать себя за ошибки, которые совершили давным-давно. И это состояние умов разрушительно не только для французов, но и для иммигрантов, которые пытаются стать французами. Если французы такие плохие, почему мы, иммигранты, должны быть, как они?» «Я всегда считала, что раскаяние и чувство вины – губительно для любой нации, - замечаю я. – Это мнимое «очищение» от ошибок прошлого пол
ностью разрушает иллюзии и мечты молодого поколения, которое вырастает с чувством стыда за свою родину. Обычно, ничего хорошего из этого не выходит». «Я иногда завидую американцам, которые культивируют чувство национальной гордости. А мы, французы, слабые, терпимые и всего боимся. Мы думаем, что если мы целуем всех соседей, это сработает. Мы не уверены в наших ценностях, зато те, кто приезжают к нам, уверены в своих. Слабые общества не могут бороться с сильными чувствами».
|
ПОСЛЕДНИЙ ОАЗИС ДЕМОКРАТИИ
Парламентская комиссия во Франции по вопросу о запрете бурок заседала долго и пришла к знаменательному, но бессмысленному решению, что «надо все-таки какое-то решение принять». Одним словом, рассудили! «У них яиц не хватило!» - так выразилась консьержка в доме моей подруги, португалка по имени Мадлен, женщина прямая, набожная, с католическим крестом на обширной груди. У кого «хватило яиц», так это у швейцарцев. Осенью прошлого года Швейцария всеобщим референдумом постановила запретить строительство новых минаретов в стране. «Во Франции пресса немедленно начала кричать, какие эти швейцарцы ужасные и недемократичные, - говорит французский писатель Андре Гржебин. – Мы в очередной раз продемонстрировали собственное лицемерие».
В поезде на Цюрих моим соседом оказался бывший латыш, получивший швейцарское гражданство десять лет назад. «Вот скажите мне, как местный житель, - спросила я его. - Почему во всем мире людей палками не загонишь на выборы раз в пять лет, а в Швейцарии граждане добровольно ходят на референдумы по четыре раза в год?» «Да им даже ходить не надо, все документы доставляет на дом безупречная швейцарская почта. В Швейцарии действует система так называемой «прямой демократии». Ни один вопрос – начиная от строительства общественного туалета до глобальных политических перемен – не может быть решен без прямого народного голосования. Вам присылают вопросы трех уровней: коммуны, где вы живете, вашего кантона (области) и федерального масштаба. Ко всем вопросам прилагаются документы, освещающие все «за» и «против». Вы спокойно, на досуге изучаете ситуацию, голосуете и отправляете свое решение почтой. А теперь, когда к делу подключился интернет, голосование будет занимать пару минут. Но если говорить о последнем референдуме по минаретам, я, если честно, голосовал против запрета». «Почему? Не хотели «дразнить гусей»?» «Точно. В Швейцарии коммуны и кантоны обладают серьезной властью и могут сами запрещать строительство мечетей и минаретов, по-тихому. А такой громогласный референдум – вызов всему мусульманскому обществу». «Так, может, в Европе пришло время вызовов?» «Может, и так. Но теперь швейцарцы опасаются террористических атак на их посольства и представительства по всему миру».
«Минарет, прежде всего, политический символ, означающий вот что: мы здесь и сейчас, мы готовы распространить свою религию, и мы хотим изменить общество в соответствии с нашими законами, - говорит Ульрих Шлиэр, депутат парламента от Швейцарской народной партии, выдвинувшей идею референдума о запрете минаретов. – Минарет – символ победы, если хотите. Когда мусульмане в 1453 году захватили Константинополь, первое, что они сделали, - установили в Святой Софии минареты, чтобы показать: времена и власть изменились». «Но у вас в Швейцарии всего-то стоит четыре минарета». «Всего?! Этого достаточно. Проблему нужно решать в самом начале, а не когда уже поздно, - как в Германии, где возведены 500 минаретов, и около ста из них – звучащие». «А если на Швейцарию подадут в Страсбургский суд, что вы будете делать?» «Так уже подали семь жалоб! Но Страсбургский суд не может нам помешать. В нашей Конституции главное – власть народа, а народ принял решение прямым всеобщим голосованием. У нас, действительно, особая форма демократии, не сравнимая ни с какой другой страной. Когда Швейцария стала членом Совета Европы, у нее уже была Конституция. Это европейцы должны решать, что делать с нами, если их не устраивает наша демократия, а не мы. Теоретически они могут выгнать нас из Совета Европы, но мне очень интересно посмотреть: как Страсбургский суд, который запретил христианские кресты в итальянских школах, разрешит строительство минаретов в Швейцарии?»
«Ваши мусульмане, в основном, - иммигранты из балканских стран и Турции, люди, близкие к европейской культуре и не настолько агрессивные, как выходцы из стран Магриба, живущие во Франции». «Верно, но это не значит, что у нас нет с ними проблем. Следующий вопрос, который мы должны решить, - это трагедия семнадцати тысяч мусульманских женщин, выданных замуж против их воли. Как только швейцарской девушке-мусульманке исполняется 18-19 лет, семья решает выдать ее замуж и отправляет в Косово или Турцию, откуда через две недели они возвращается уже замужней со своим супругом, которого она в глаза не видела до церемонии бракосочетания. Фактически, девушку выгодно продают, поскольку ее швейцарский паспорт может обеспечить гражданство и ее мужу. Брак по принуждению – это нарушение нашей Конституции, это против фундаментальных свобод и наших законов. Мы должны настаивать, чтобы гражданская церемония брака совершалась в Швейцарии, и чтобы только такой брак признавался нашими законами». «Когда вы приняли решение о минаретах, многие официальные чиновники Евросоюза осудили вас за недемократичность». «И я рад, что мы не члены Евросоюза. Весь наш политический класс страстно пропагандирует членство в ЕС. Будь на то воля наших политиков, Швейцария уже завтра вошла бы в Евросоюз. К счастью, они должны спросить своих граждан, а народ категорически против вступления и страстно защищает независимость своей страны. Мы не миссионеры и говорим другим странам: решайте сами. Но, пожалуйста, уважайте и наше решение: мы хотим жить сами по себе и своей головой. Все европейские страны ждали результатов нашего референдума по минаретам. Я получил сотни и сотни электронных писем, где люди говорили: это очень важный факт, что одна страна набралась храбрости вынести столь сложный вопрос на голосование, и мы надеемся, что теперь и в наших странах начнется дискуссия. Премьер-министр Турции Эрдоган как-то сказал: «Демократия – это только поезд, в который мы садимся, чтобы достичь цели: мечети – это наши казармы, минареты – наши штыки, купола мечетей – наши шлемы, а верующие – наши солдаты». Разве можно выразиться яснее?»
P.S. В 1683 году, во время осады турками Вены, венские булочники пекли ночью свежий хлеб и услышали, как турки роют под землей туннель. Бдительные пекари вовремя подняли тревогу и тем самым спасли город. В знак победы над врагом в Вене выпекли новые булочки в виде полумесяца – символа ислама. В таком виде булочка пришла во Францию, где ее так и назвали – «круасан» («полумесяц»). Спустя столетия новые солдаты Ислама покоряют Европу, и перед Евросоюзом вновь встает важный вопрос: что же станет символом новой Римской империи – безобидная булочка к завтраку или грозный полумесяц?
Продолжение в завтрашнем номере.
