От божоле и авокадо спешит француз на баррикады
Фото: Франция в ноябре сильно зажигала...
Фото: РЕЙТЕР
Социальные требования бастующей Франции россиянам кажутся смешными.
Париж остывал медленно, как вулкан. Как разозленная кошка, готовая вцепиться в руку хозяина.
Формально с забастовками уже было закончено - в вагоны метро вернулись музыканты, лишившиеся недельного заработка (какие уж тут песни, если вагоны от давки едва не лопались, а на электронном табло горела оптимистичная фраза «Поезд почти не ходит!»), но парижане не спешили убирать на антресоли велосипеды и ролики. Забастовка транспортников не завершена, а только приостановлена, и продолжения ее можно ждать уже завтра. А может, на Рождество, чтобы из Парижа никто и никуда гарантированно не уехал.
Да и вообще: имеет ли смысл говорить о том, что французскую забастовку можно завершить, если она стала частью национального имиджа? Как луковый суп, устрицы и бутылка бордо: если не будет хотя бы одного компонента - коктейль под названием «Франция» не состоится.
Мы, честно говоря, как раз и собирались написать статью о неком забастовочном вирусе, который, поразив Европу, долетел наконец и до нас, и шли за интервью к одному университетскому профессору, но тут дорогу нам перегородила полиция. Вернее, СТОЛЬКО полиции, сколько у нас, наверное, не собирается и на парады. Одних машин со спецназом - штук двадцать! А еще водометы, мотоциклисты и немыслимое количество экипажей жандармерии. Что такое? Катастрофа? Взрыв? Захват?
«Просто митинг», - объяснила нам женщина-сержант. Собрались несколько тысяч студентов на площади Бастилии, покричали о том, что им не нравятся университетские реформы, а расходиться не хочется. И вот теперь часть из них направляется в сторону Сорбонны, а полиция будет их «воспитывать». Вот это да! Неужели у французов сдали нервы?
Наблюдаем: вот студенты пришли. Разожгли посреди улицы костер из картонных коробок. Выпили вина из пакета. Помахали перед телекамерами плакатом с каким-то очередным «Долой!». Дали пару интервью журналистам. Спели «Марсельезу».
- Бастуете? - спрашиваем студента, замотанного в шарф.
- Закон нарушаем: разрешенный маршрут закончился в двух кварталах отсюда. Скоро будем сворачиваться, а то вон «флики» («менты») заволновались...
Полиция между тем берет их в кольцо. С двух сторон, грозно урча, толпу подпирают полицейские мигалки, а из переулочков надвигается серая туча пластиковых щитов. Готовим фотоаппараты и срочно ищем носовые платки на случай какой-нибудь французской «Черемухи»... Поворачиваемся и видим, что от полуторатысячной толпы остались жалкие единицы!
Просто идиллия: полицейский с лейкой заливает огонь водой, одинокий юноша с дредами грустно ковыряется в углях прутиком - будто костер догорает у какой-нибудь предрассветной реки... Скоро уже ничто не напоминало о том, что какие-то полчаса назад здесь могла быть драка, которая украсила бы газетные полосы. А мы так и остались стоять посреди улицы Эколь с открытыми ртами и носовыми платками...
- Послушайте! Что вы сделали с демонстрантами? - спросили мы полицейских. - Почему толпа безропотно рассосалась?
- Но они же знали, что, идя по улице маршем, нарушают закон - если им был разрешен только митинг! - удивились те. И понимающе улыбнулись: - Ах, вы из России? Понимаем...
...И они еще спрашивают нас о том, почему у нас разгоняют митинги оппозиции?! Потому что в отличие от французских студентов наши митингующие не видят разницы между понятиями «ходить» и «стоять». И не чувствуют, в какой момент следует остановиться.
Кто победил? Кто побежден?
Разогнать забастовку во Франции немыслимо! Одно дело - травить газом тех, кто жжет машины в пригородах, и совсем другое - поднять руку на бастующих, право которых бастовать закреплено в Конституции. Хотя, честно говоря, глядя на то, как в ноябре французские транспортники взяли Париж в заложники, руки расправиться с ними по-взрослому чесались у многих. Особенно у туристов. Притом совершенно непонятно, кто победил. То ли профсоюзы (они же все-таки вынудили французского президента сесть с ними за стол переговоров), то ли, наоборот, Саркози: ведь забастовки прекратились, не завершившись ничем! Ситуация немного напоминает советские митинги в защиту Луиса Корвалана: результат нулевой, зато у всех чиста совесть... Эдакая социальная игра: одни делают вид, что борются за права трудящихся, другие - что прислушиваются к голосу народа.
Надо сказать, что осенью эта игра впервые начала давать сбой. В отличие от предыдущих нынешние забастовки вызвали в обществе невероятное раздражение: бастовала Франция всю жизнь, но никогда до этого не выходила на антизабастовочные митинги. Не называла забастовщиков террористами, не открывала в Интернете сайт «Гребаный Париж», куда с тщательностью какого-нибудь немецкого архивариуса записывала недовольства обманутых пассажиров: кого и когда в метро вырвало, а кого вынесли на руках без сознания. И дело тут вовсе не в XXI веке, с высоты которого вся история забастовочного движения кажется атавизмом (при наличии Европарламента, Европейского суда и ПАСЕ). В элементарной человеческой зависти, свойственной социализму с его лозунгами о равноправии: если одним плохо - то плохо должно быть всем! Чтобы понять причины этого чувства, надо знать, как и почему Франция дошла до жизни такой. До нормальной социалистической жизни, о которой мы могли только мечтать, но вкуса которой так и не распробовали.
Последние из могикан
Почему на каждом приличном французском доме начертан лозунг «Свобода. Равенство. Братство», объяснять, думаем, не нужно. Это знает любой шестиклассник, прочитавший в учебнике историю французской революции. Пройдя сложный путь классовой борьбы, к концу XX века Франция подошла с шикарной системой социальной защиты. С бесплатными образованием и медициной, оплаченным отпуском, 35-часовой рабочей неделей и выходом на пенсию в 60 лет. Отдельным категориям трудящихся удавалось сделать это даже в 50 - машинистам поездов, например, рыбакам, шахтерам. Теоретически в СССР шли к тому же самому. Во Франции же эту систему сразу после войны по поручению генерала де Голля придумал видный французский государственный деятель Пьер Ларок. Пару недель назад в честь него в Париже даже назвали площадь. И никто бы никогда и не вспомнил любимый аргумент нынешнего французского руководства (дескать, 50 лет назад труд машинистов был воистину тяжел, потому что им приходилось метать уголь в топку, а теперь только и работы - что на кнопочки нажимать), если бы в жизни страны не случилось несколько фатальных поворотов.
Во-первых, Франция пригласила к себе немыслимое количество иммигрантов, которые известный коммунистический принцип («от каждого по способности, каждому по потребности») поняли чересчур буквально. И массово подсели на социальные пособия, которые позволяют жить, не работая.
Во-вторых, вступила в ЕС, который с занудством политбюро заставляет все страны приподнять пенсионный порог, исходя из того, что продолжительность жизни человека увеличилась.
|
В-третьих, как и все, столкнулась с демографическими проблемами. В результате получилось следующее: прекрасный принцип «Работающее поколение кормит тех, кто ЕЩЕ не работает или УЖЕ не работает» сам по себе перестал работать, поскольку работающие оказались не в состоянии прокормить стариков и детей.
Французское правительство обнаружило это, естественно, не сейчас, а по меньшей мере году в 1993-м, когда увеличило обязательный срок выслуги (с 37,5 года до 40) работникам частного сектора. Общество это без слов проглотило - то ли потому, что дело происходило в августе, когда все были в отпусках, то ли частники были приучены не ждать ничего хорошего ни от государства, ни от хозяина. Тогда, во всяком случае, не забастовала ни одна живая душа. А вот в 1995-м, когда подобный трюк попытались проделать с работниками госучреждений, Франция оторвалась от души и побастовала не чета нынешней осени. Полтора месяца не стучали колесами не только поезда метро, но и не летали самолеты и не ходили автобусы! И правительство уступило, снова вернувшись к этому вопросу лишь спустя 10 лет, в 2003-м. Маневр удался - и отныне почти все работники французских государственных учреждений до выхода на пенсию должны отработать по 40 лет. Остались «последние из могикан» - представители спецрежимов, и прежде всего - транспортники, которые
и подняли бузу этой осенью. Как нам сказали в одном из бастовавших профсоюзов, это была последняя «гайка», открутив которую, Николя Саркози перейдет к атаке и на все остальные социальные завоевания трудящихся. Вот так.
и подняли бузу этой осенью. Как нам сказали в одном из бастовавших профсоюзов, это была последняя «гайка», открутив которую, Николя Саркози перейдет к атаке и на все остальные социальные завоевания трудящихся. Вот так.
За зарплату и коты мышей не ловят
Интересно, что бы сказал, увидев нынешний парижский паралич, прародитель социальной реформы Пьер Ларок?
Спросить об этом мы решили у его внука, который неожиданно оказался... русским!
Максим Жедилягин - потомок эмигрантов первой волны, родившийся во Франции, и, будучи наполовину французом, говорит по-русски так же, как мы. Хоть в шпионы нанимайся, хоть в депутаты иди:
- Я успел задать все эти вопросы деду, но он до конца оставался верен своему прошлому. И искренне дорожил той своей идеей солидарности, при которой работающее поколение было обязано кормить поколения предыдущее и следующее.
Вот уж кто мог бы себе позволить побастовать всласть - так это сам Максим, поскольку работает он юристом в крупнейшей государственной электрической компании, аналоге нашего РАО «ЕЭС», которая забастовки нынешней осени как раз поддерживает. Но он не бастует, хотя это ему ничем не грозит - разве что деньги за каждый забастовочный день из зарплаты вычтут, да и то в кредит. Дело в том, что человека, работающего в государственном секторе, абсолютно невозможно уволить. Никогда! Что бы он ни сделал! Профессора Сорбонны Франсуа Годю, который специализируется на трудовом праве, наши попытки выяснить, за что можно теоретически уволить «бюджетника», заставили покраснеть. Он смог навскидку назвать лишь две причины - если учитель, например, начнет крутить роман с ученицей, а полицейский станет насильником или вором. Во всех же остальных случаях человек практически неуязвим. Даже если он, будучи ученым, перестанет рождать научные идеи. Или, числясь министерским чиновником, с утра до вечера будет на рабочем месте читать детективы. Профессор смущенно признался, что, когда ему самому понадобилось избавиться от пары бездельников, максимум чего он добился - их перевода на другую кафедру... Пока человек работает первый год по временному контракту, с ним еще можно справиться, а если он после стажировки попадает в штат - пиши пропало... Максим Жедилягин по этому случаю вспомнил анекдот: завелись в какой-то конторе мыши. Чем только их не травили - ничего не помогало. Наконец один сотрудник принес в офис своего кота, и в две недели с мышами было покончено. Обрадованный хозяин принял кота на работу. Год контора блаженствовала, а потом началось все по новой. «В чем дело? Кот так прекрасно работал...» - недоумевает босс. А владелец кота отвечает: «Так он же теперь штатный сотрудник...»
Своего деда Максим, конечно, критиковать не собирается, но то, в какую карикатуру превратились придуманные им принципы, заставляет его почти страдать.
Сами судите: рабочая неделя у французов длится 35 часов. Любой нормальный специалист в нее не укладывается - даром что через 7 часов работы компьютеры начинают выразительно пищать, извещая о том, что пора идти домой - в результате переработки в госучреждении набегают отгулы.
- У меня, например, за год накопилось 23 дня, - ищет нашего сочувствия Максим. - А куда я их дену, если, кроме этого, есть еще пять недель отпуска?
Право не быть уволенным и отдыхать по два месяца в году дается не просто так: бюджетники зарабатывают меньше тех, кто работает в частном секторе, но за это получают льготы. Максим, например, практически ничего не платит за свет и газ. А до недавнего времени в их организации вообще существовало правило «25=50». То есть человек, отработавший на предприятии 25 лет, мог уйти на пенсию в 50. В привилегированном положении находятся сотрудники и сейчас: к примеру, пенсия для частника выводится из его среднеарифметической зарплаты за 25 (!) лет, а для госслужащего - за последние 6 месяцев. В связи с чем за полгода до ухода на заслуженный отдых все пожилые французы делают стремительную карьеру.
- Советский Союз какой-то! - рассмеялись мы, вспоминая наши забытые надбавки за непрерывный стаж.
- Именно, - соглашается Максим. - Собственно, всю эту несправедливость и хотел устранить Саркози, честно заявив о своих намерениях еще во время предвыборной кампании. Идея моего деда изначально действительно была красивой, но ее давно следовало адаптировать к французским реалиям. То, что мы видели на парижских улицах нынешней осенью, не борьба за социальные права, а элементарный шантаж.
Подписывайтесь на нас в соц. сетях
