В начале полномасштабной войны Евгений Олейник, которого зрители любят за роли в сериалах «Козаки. Абсолютно брехлива історія», «Дитячий охоронець», «Ангели», сменил амплуа и стал театральным продюсером. Первым его спектаклем были «Эмигранты», затем – «Основной инстинкт» и «Наші Кайдаші». В сентябре «Наші Кайдаші» также увидят в Нидерландах, Чехии и Польше.
В интервью Коротко про Евгений Олейник рассказал, каких усилий стоит организовать тур в Европе и Украине, почему стал продюсировать спектакли, в которые вложил все свои деньги, как собрать возле себя звездный состав актеров, почему сейчас не снимается в кино, об изменениях в себе и вере в Бога.
Европа работает через e-mail и любит вести переговоры не торопясь
- Евгений, вы писали, что долго договаривались о гастролях спектакля «Наші Кайдаші» в Европе, поскольку там больше бюрократии, совсем другая ментальность. В чем сложности?
- Самое сложное – это выходы на площадки. Если у нас можно просто приехать к директору театра на консультацию, узнать условия и быстро принять решение, когда можно сыграть спектакль, то в Европе так не работает. Во-первых, вас в театр даже не пустят, контактный телефон не дадут. Вся Европа работает через e-mail. Сначала вы должны написать письмо, представиться, рассказать о себе, что вы хотите. Кстати, сам e-mail еще нужно каким-то образом раздобыть. Ответ приходит в течение трех недель, и ответ не окончательный.
Например, вы пишете письмо, что хотите провести спектакль, спрашиваете про аренду, стоимость, а вам приходит ответ с уточняющими вопросами. Даже переписка о том, чтобы приехать в театр, может занимать несколько месяцев. И к моменту, когда вы уже о чем-то начнете договариваться, может оказаться, что нет свободных дат.
Европа любит вести переговоры не торопясь, постепенно, шаг за шагом. Самое идеальное - договариваться в этом году на следующий год. В таком случае вы никого не напрягаете. То, что у нас обычно решается за полчаса, в Европе может решаться несколько месяцев.
К тому же в каждой стране разная ментальность, и это нужно учитывать. К примеру, в Польше очень не любят говорить «нет». Поэтому они могут тебя лишь подводить к тому, что у вас не получится посотрудничать, не отвечая на смс, звонки. Или сказать: давайте, может, позже, когда-нибудь. У них это значит «нет». А мы-то этого не понимаем! Я это все узнавал по ходу действия.
- Вы уже показывали «Наші Кайдаші» в Праге. Кто ваша аудитория – украинцы, которые там живут?
- Конечно. Спектакль на украинском языке, в Чехии украинский не поймут. Поэтому приходят исключительно украинцы.
- Как сейчас с разрешениями на выезд за границу? Это все ложится на ваши плечи?
- Не совсем на мои. Я работаю в кооперации с европейскими прокатчиками. С этим очень сложно. Запрос подается заранее, и вы не знаете до конца, одобрят его или не одобрят, одобрят ли его вовремя. Пока нам дважды везло с выездом в Прагу. Нам одобряли его в последний день. Был момент, когда мы не знали, садиться ли нам в поезд или не садиться.
- Пока разрешения у вас еще нет? Нужно ждать ближе к выезду?
- Да. Это и моя зона риска, и принимающей стороны. Надеемся, все будет хорошо к моменту выезда.
Вложил в спектакли все, что у меня было
- Сложно было собрать такой звездный кастинг для европейского тура? У вас играют Ольга Сумская, Владимир Горянский, Тарас Цымбалюк, Дмитрий Вивчарюк, Наталка Денисенко, Елена Светлицкая, Ирина Кудашова.
- В моем первом спектакле «Основной инстинкт» тоже был звездный состав. Еще тогда я собрал хороший костяк спектакля. Дальше подбирать уже было проще, потому что были хорошие отзывы актеров, кто на меня работал. Соответственно, другие звезды консультировались и уже проще заходили в «Наші Кайдаші». Сарафанное радио сработало.
- И в «Основном инстинкте», и в «Наших Кайдашах» состав немножко меняется. С чем это связано? У актеров не совпадают графики?
- Да, в первую очередь, через графики. Я всегда стараюсь собрать исходный состав, но поскольку актеры у нас звездные, у всех есть еще и другие проекты. Например, в «Основном инстинкте» играет Злата Огневич, у которой есть свои концерты. Она может уехать на два месяца в тур и заниматься своей основной деятельностью. Соответственно, мне приходится думать, кем ее заменять. У кого-то из артистов настолько сумасшедшие графики съемок, что ближайшие даты для спектакля у них могут быть где-то в декабре-январе, и то не факт. Медийность артистов влияет положительно на их карьеру и отрицательно на участие в моих спектаклях (смеется).
- Мне кажется, когда меняется состав, это как заново создать спектакль, это же репетиции, актерам нужно сыграться вместе. Это сложно.
- Да, но именно в репетициях особой сложности я не вижу, потому что все профессионалы очень высокого уровня. Они не просто так стали звездами. Поэтому выезжаем на их профессионализме. Им не нужно, условно говоря, полгода репетиций, они чувствуют сцену, они крутые, и все оттачивается довольно быстро. Я поэтому и стараюсь брать очень опытных, звездных актеров.
- Вы начали создавать спектакли после полномасштабной войны, а это сами по себе уже очень сложные условия. Вкладывали свои деньги или искали спонсоров?
- Я вкладываю только свои, никаких спонсоров у меня нет. Я не люблю спонсирование, потому что ты себе не хозяин. Я плотно снимался в кино крайние два года до полномасштабного вторжения. Соответственно, какие-то запасы денег у меня были. Это был огромный риск в начале войны. Первый спектакль «Эмигранты» мы с Тарасом Цымбалюком играли вдвоем. Были полностью вложены мои деньги. Если бы не получилось, не знаю, что бы я дальше делал.
- Очень дорого сделать спектакль с нуля?
- Очень дорого - понятие растяжимое. Скажем так: я вложил все, что у меня было.
- Это была мечта или необходимость, потому что кино не снималось, надо было что-то делать?
- Это была необходимость.
- Я вижу, как вы этим делом живете. Сейчас это уже дело жизни?
- Я зарекаюсь говорить, что будет являться делом моей жизни. На разных жизненных этапах я занимался разными профессиями, в том числе и вообще не связанными с искусством. Поэтому не хочу говорить «дело жизни».
До полномасштабной войны мне казалось, что главные роли в кино – это дело моей жизни, что все у меня прекрасно, карьера идет вверх. За день до вторжения я как раз отмечал дело своей жизни. Мы с другом, продюсером, пили виски и строили планы. У меня были расписаны съемки практически на год вперед. И мое дело жизни накрылось. На данном этапе - это хорошие проекты, которые дают и зрителю насладиться спектаклями, и актерам поработать в хороших проектах. И мне, соответственно, заработать.
- Год назад вы говорили в интервью, что вас приглашали на съемки, но вы не соглашались, потому что психологически было сложно выходить на сцену, улыбаться. Это не изменилось? Кстати, вы играли в «Эмигрантах», и это было в начале полномасштабной войны.
- Там как раз была актуальная тема – тема эмиграции. Мы адаптировали «Эмигрантов» под реалии войны. В этом случае было проще, потому что было по живому. А какие-то комедии мне было сложно играть.
На самом деле мне постоянно несколько раз в месяц предлагают какие-то проекты для съемок, но я отказываюсь, потому что продюсирование занимает много времени. Если мы берем даже не главную роль, это все равно очень плотный график, реально очень тяжелая работа. А у меня параллельно с организацией европейского тура идут украинские туры, не представляю, как найти время еще и для съемок. Пока еще у меня не настолько отлажена вся система проката спектаклей, чтобы я мог позволить себе на месяц выпасть и уйти в съемки. Меня никто не заменит.
Времена, когда работали бесплатно за еду, уже закончились
- Насколько сложно сейчас организовать прокат спектакля в Украине?
- Самая большая сложность – риски. Это один из самых рискованных бизнесов. Любая тревога, ракетная атака, даже угроза ракетной атаки – это высокая вероятность отмены спектакля. Хотя нам пока везет.
Отключение света и отсутствие генератора – это отмена спектакля, уже надо переносить на другие даты. Любые потрясения влияют на работу. Допустим, приняли закон об усилении мобилизации - билеты люди перестали покупать. Пришла жара, нет кондиционеров - билеты люди перестали покупать.
Выключили свет – и 70% моей рекламы не работает, потому что я даю рекламу через Facebook, Instagram и так далее. Это зоны риска, и они очень высокие.
Организационный процесс тоже сложный. Поскольку ситуация в стране довольно напряженная, большинство, с кем тебе приходится взаимодействовать по аренде площадок, рекламе, в первую очередь пытаются не заработать с тобой на спектакле через месяц, а кинуть тебя на бабки сразу.
- Такая система и дальше процветает?
- Да. Условно говоря, дай нам сто тысяч миллионов, мы тебе сделаем рекламу. А если нет, тогда ты к нам не приедешь. Сейчас атмосфера бизнеса, конкретно этого, напоминает 1990-е. Никто особо не верит в быстрое и светлое будущее завтра, через месяц или через два.
Прилетели ракеты, отменили спектакль, соответственно, не заработали. А человек уже взял деньги на рекламу, отправил за них жену в Турцию отдохнуть и не думает, что будет через неделю, как отвечать за эти деньги. Это очень усложняет бизнес.
- С маленькими городами, наверное, еще сложнее работать?
- Большие города привыкли делать бизнес. Не все тебя пытаются обмануть, все пытаются заработать. У них есть какая-то вера, может, за счет большого запаса прочности экономики большого города. С ними проще договариваться.
Маленькие города – это гораздо меньшие деньги и значимость этих денег гораздо выше. Образно, если в Киеве платишь за рекламу, тебе ее повесят с высокой вероятностью, потому что рекламу часто заказывают у определенных компаний, у них есть оборот, прибыль, они работают.
В маленькие города, села никто не приезжает, и когда я впервые за год приехал в местный театр и дал кому-то денег, которых человек очень давно не видел, есть ли у него соблазн забрать деньги и куда-нибудь уехать на Закарпатье? Есть, конечно. Верит он, что можно заработать и работать постоянно? Нет, не очень. Потому что мы первые, кто за год к ним приехали. И приедет ли еще кто-нибудь, неизвестно. Соответственно, соблазн украсть, обмануть и поставить ценник пятерной очень большой. У меня были маленькие города, которые просили бюджет на наружную рекламу в три раза выше, чем мне это обходилось в Киеве.
Там думают: ага, приехал один лох, сейчас мы его кинем. Это первая проблема. Вторая проблема – у многих руководителей площадок в маленьких городах, с которыми я общался, есть какой-то комплекс «меншовартості». Они будто впервые в жизни чувствуют, что от них что-то зависит, и максимально начинают усложнять переговоры. Начинается: «А что вы за театр? Рассказывайте мне, пожалуйста, конкретно, пан Евгений. А кто такая Сумская? А что она – звезда? А Цымбалюк – это кто?» Начинает лезть эта сельская рагульность, и она тоже очень мешает.
- Пока вам удавалось такого избегать?
- Где-то договариваться удавалось, где-то – нет. В Броварах какому-то местному депутату не нравится Сумская, и он запретил давать нам помещение для «Наших Кайдашів». Что тут поделаешь? Что-то ему не понравилось – и он запретил. Когда есть такие маленькие сельские царьки, по-разному бывает. Где-то в селах договариваешься нормально, где-то не выдерживаешь, посылаешь нахер, и на этом сотрудничество заканчивается.
- Звездный состав стоит недешево. Гонорары большие просят? Договариваетесь?
- Конечно. Времена, когда работали бесплатно за еду, уже закончились. Причем давным-давно. Гонорары хорошие.
Не бывает такого, что актеры всегда всем довольны. Когда актер договаривается о гонораре, это свойственно этой профессии. Я об этом знаю как никто другой. В итоге ты всегда думаешь, что надо было поторговаться и больше запросить. Но мы всегда на берегу четко договариваемся о гонорарах со всеми и дальше плывем. Если кого-то что-то не устраивает, он в любой момент может покинуть этот корабль. Понятно, что никого не подставляя в последний момент. Если люди работают, значит всех все устраивает. Кто не работает, тех, видимо, что-то не устроило.
- Вам удается выходить на окупаемость?
- Это сложный бизнес. В турах удается выходить на окупаемость и на прибыль, но это не миллионы. Образно говоря, в туре из пяти городов два могут уйти в минус, обычно это мелкие города, а тремя крупными ты перекрываешь этот минус и суммарно выходишь в плюс. Даже если уходим в минус, я всегда стараюсь не отменять спектакль и отыграть его. Ведь люди хотят посмотреть, и прекрасно, когда они посмотрели и порадовались в это тяжелое время. Это, кстати, очень важно.
- Минус, я так понимаю, остается именно на вас?
- Конечно. Понятное дело, что у актеров я не забираю.
Я не хочу мечтать о том, что, возможно, мне не суждено
- Вы с Тарасом Цымбалюком все это время еще и отдавали часть своих гонораров на помощь военным.
- Мы и продолжаем это делать. Это было одно из условий. Каждый раз мы покупаем что-то необходимое на определенное подразделение. Например, нужны деньги на ремонт машины или закупить аптечки. И мы это делаем.
- Это адресная помощь, конкретно из рук в руки?
- Конечно. Разные слухи ходят про массовую помощь, были и коррупционные скандалы касательно помощи, волонтерства, поэтому передаем из рук в руки.
И у Тараса, и у меня воюют наши близкие знакомые, парни находятся «на нуле», поэтому у нас есть кому передавать точечно, на какие подразделения. И лично у нас нет никаких сомнений. Мы четко знаем, что это ушло туда, это – туда. Мы не зарабатываем миллионы, но делаем честно, что в наших силах. Никаких донатов я не собираю. Заработали и из лично заработанного отдали свои деньги на то, что необходимо ребятам.
- Как вас изменили эти уже почти два с половиной года полномасштабной войны?
- Жестче стал. Жестче в договоренностях, к себе, в достижении целей. У жесткости много есть своих граней, видимо, они у меня появились все.
Жизнь больше люблю. В каких-то моментах стал принципиальнее. Если первые полгода вообще не понимал, как дальше жить, то сейчас стал более целеустремленным. Меньше улыбаюсь.
- Такие трансформации вам в плюс или в минус?
- Я не знаю. Это мы сейчас перейдем к очень размытым понятиям – хорошо или плохо. У любого состояния, любой жизненной позиции есть свои плюсы и минусы. На данном этапе моей жизни эта позиция сделала меня эффективнее.
Может, быстро придет победа, мир, и я буду опять улыбаться, буду немножечко творческим распиздяем и радоваться жизни. Не знаю.
- А мечтаете о чем-то?
- За эту войну я сильно поверил в Бога. Были ситуации, которые по-другому как божественное спасение я объяснить не смогу.
Мечта – это должно быть что-то такое, чтобы все удивились. Например, он захотел получить «Оскар», или по всему миру катать свои спектакли и чтобы ему все аплодировал, или чтобы в его в спектакле играл Джейсон Стейтем...
А я как-то внутренне ощущаю, что моя мечта – пройти тот путь, который мне уготовил Господь, и выполнить по плану Божьему то, что Господь мне уготовил. Что это будет, я не знаю.
- Вы говорите, что мечта – это нечто великое. Но кто-то мечтает и о привычных вещах в нашей жизни – родить ребенка, построить дом для семьи…
- У меня нет такого. С войной я понял, что у каждого человека есть свой путь. Как говорят, на каждого из нас у Бога есть план. И мне бы хотелось этот план выполнить. А что это будет, время покажет. Я не хочу мечтать о том, что, возможно, не мое, или, возможно, мне это не суждено.
Я хочу жить, просыпаться в мирное время в мирной стране, заниматься по возможности любимым делом и делать это хорошо. А поскольку у меня по жизни работа часто менялась, не знаю, какое у меня будет любимое дело через несколько лет, каким я вообще буду лет через пять и о чем буду мечтать.
Как говорил Мухаммед Али, если ты в 30 лет такой же, как и в 20, значит, 10 лет ты прожил зря. Человек меняется, а значит, его желания и мечты тоже будут меняться. Это в детстве ты мечтал о большой, радиоуправляемой, скоростной машинке. А если ты об этом и в 20 лет мечтаешь, то уже какая-то беда в тебе есть.