С Виталием Козловским мы поговорили и о концертах для военных, и о первых 10 днях войны, которые превратились для него в бесконечный «день сурка», и про «Іншу весну»… Оставили все эмоции без единой правки.
Жить в пессимистическом настроении – это никого никогда не спасало
– Виталий, вы с коллегами часто выступаете перед военными. Какие эмоции дают такие визиты?
– Я только сегодня, наверное, могу сказать, что самоутвердился в своей профессии, в которой совершал много разных ошибок. Конечно, я всегда знал, что на своем пути, но не всегда понимал свое предназначение, не знал того месседжа, с которым должен идти к людям, что должен петь, какие поступки совершать. А сегодня, когда даже маленький ребенок смотрит на тебя пронзительным взрослым взглядом, ты понимаешь, что нашел себя в профессии. По крайней мере, на этот период.
Когда я выхожу к ним, у меня сердце переполнено любовью, благодарностью, поддержкой, отчасти пониманием их нынешней жизни. Говорю отчасти, ведь чтобы до конца понять наших воинов, нужно побывать на передовой, пройти тот путь, по которому идут они.
Эмоциональное состояние наших воинов очень разное, но лично для меня это очень необходимые встречи, наполненные любовью, взаимоуважением, уважением. Сегодня я черпаю вдохновение и радость жизни именно из этих встреч. Мы фотографируемся, поем, поддерживаем друг друга. Это честь для меня.
- Слава Каминская недавно выразила свое мнение по поводу концертов на передовой, мол, сейчас не время для патриотических песен, это будто пир во время чумы, что военные должны быть сосредоточены и не нужно их расслаблять песнями-танцами. Что вы скажете?
– Я это даже слышать не могу. Я со Славой периодически общаюсь, спрашиваю, как она, может, какая помощь нужна. Все сейчас расспрашивают друг у друга, что и как. Дело в том, что она сейчас не в Украине, ей так кажется.
Виталий Козловский: Мародерам я просто отрубал бы руки, сажал бы за решетку – они должны очень жестоко платить за то говно, которое делают во время войны.
Сегодня, наоборот, необходимо поднимать дух, настроение, шутить, петь. Я это уверенно могу сказать, исполняя песни для наших воинов. И это не пир во время чумы, поверьте мне. Концерты сегодня проходят не в том формате, в котором они проходили раньше. Это совсем другая эмоция. Многие песни, которые когда-то пелись, теперь звучат совсем по-другому. И воспринимаются по-другому. Поэтому я с этим определением точно не согласен.
Я тоже думал, что сейчас, возможно, некстати давать концерты, но только до тех пор, пока не состоялся мой первый концерт в «Охматдете». У меня было впечатление, что на те 25 минут, которые я пел, остановилась война. Когда ты видишь обездоленных людей, без ног, без семьи, без жен, понимаешь, что ты не должен с ними плакать, а должен воодушевлять, давать мотивацию, чтобы они продолжали жить. Хотя слезы сдержать сегодня и невозможно.
Поэтому точно могу сказать, что очень нужно слушать, слышать, поддерживать музыкой, словами, даже анекдотами. Потому что жить в пессимистическом настроении – это никого никогда ни в какие времена не спасало.
– Когда вы говорили о своем эмоциональном состоянии в первые дни войны, у вас прозвучала такая фраза: «Странно, даже не испугался. Хотя, может быть, один раз». Что это был за случай?
– В один из дней у нас ну очень сильно что-то бабахнуло рядом. А я несу ответственность не только за людей, проживающих вместе со мной, но и за свою соседку, я ей помогаю, она сейчас осталась одна. Извините, но женщины иногда бывают очень кипишные. Поэтому в первые десять дней войны они мне настолько расшатали нервы, что не передать.
Я вообще очень горячий человек, очень горячо реагирую, если мне что-то не нравится, раскрываю ротяку – и это слышат все (смеется). Но понимаю, что сейчас это некстати, поэтому приходилось сдерживать себя в своих эмоциях, чтобы поддерживать, успокаивать. Однако эмоции никуда не девались, они во мне скапливались. И в тот момент, как что-то прилетело так громко, что чуть не вылетели окна, они настолько забили меня своим кипишем, что я сказал: «Все, собираемся, наконец-то пойдем в подвал». Это был единственный раз. И в тот момент мне стало очень страшно, зная, что несу ответственность не только за себя. Будь я один, может, и не пошел бы.
Первые 10 дней были одним длинным страшным темным днем
– Как теперь проходит ваш день?
- Кроме того, что я днями пою, занимаюсь волонтерством, потому что кому-то всегда нужна конкретная помощь, и ты собираешь с миру по нитке, по вечерам хожу на собрание нашего ЖК. Мы организовались с мужчинами, чтобы охранять наш жилой комплекс, поэтому мародерам и посторонним здесь не будет места. Мародерам я просто отрубал бы руки, сажал бы за решетку – они должны очень жестоко платить за говно, которое делают во время войны. И это было бы справедливо.
Я все время был и остаюсь в Киеве, никуда не убегал, хотя я родом из Западной Украины, у меня там куча родственников. Там расселял всех, кого только можно было – по своим кумовьям, родственникам, знакомым, друзьям, одноклассникам.
– А как родилась «Інша весна»?
- В первые дни войны я помогал кому чем мог – кому лекарство, кого где-то поселить… На первые 10 дней просто залег дома. Эти 10 дней были для меня одним сплошным длинным днем. Сначала у меня был шок – я не мог поверить в то, что происходит. Потом - боль. Затем – отчаяние, много слез и депрессия. Изо дня в день все происходило одно и то же. Я просыпался с утра, брал в руки телефон и был одним сплошным ухом, глазом и сердцем – злился, матерился, проклинал, пытался убедить уже бывших друзей, что у нас война…
Мне хотелось помочь всем – информацией, поддержкой, связями, деньгами, чем угодно. За эти 10 дней я даже практически ничего не ел.
А потом – 6 марта, мой день рождения. И когда меня начали поздравлять, почувствовал какую-то совсем другую энергию, понял – наконец-то у меня настал второй день. Ибо все те 10 дней – это был один длинный страшный темный день.
Я не очень люблю алкоголь, но тогда выпить было крайне необходимо. Выпил очень много, мне было очень плохо, на следующий день проснулся с головной болью, но понял, что больше не могу сидеть дома, надо наконец выходить на улицу. Уехал смотреть город. И тогда подумал: у меня столько накопилось боли, что мне просто необходимо что-то сказать людям, выкричаться на весь мир.
Виталий Козловский: День за днем все происходило одно и то же - я брал телефон и злился, матерился, проклинал, пытался убедить уже бывших друзей, что у нас война.
Звоню Димке Баннову (аранжировщик и автор песен. - Авт.), с которым мы всегда делали очень органическую музыку, как мне кажется. Начали думать, что это могла бы быть за песня. Но у человека – эмоциональное истощение. Говорит мне: «Не могу ничего писать, у меня депрессуха. Смотрю на эти смерти – и не могу ничего сделать». Что я ему ни говорил, чтобы подбодрить, все было до одного места, он меня не слышал.
И в какой-то момент я будто внутри себя слышу – повстанческие песни. А когда заметил эту песню, когда зазвучал припев «Нас весна не там зустріла і не ті пісні співала», сразу понял – это то, что сейчас нужно. Ведь у каждого из нас на эту весну были другие планы.
Ненависть сыграла со мной очень странную штуку – произошло какое-то внутреннее восстание. Но понадобился месяц, чтобы Дима смог сделать аранжировку. Это было очень тяжело. Говорю сейчас это, и у меня снова щемит сердце. Я и психологов ему посылал, и друзей, чтобы отвлекли, поддержали, и сам приезжал… Одним словом, такие мои радикальные настроения его все-таки побудили к работе. Это та песня, которая вернула и меня ко мне самому.
Она была написана Иосифом Струцюком и Вадимом Гаркавым в 1985 году, в год моего рождения. На ее написание авторов вдохновили фотографии из Волыни 1940-50-х годов. Там тогда шли кровопролитные бои, а на фотографиях рядом с мужественными воинами украинской повстанческой армии - приветливые и красивые девичьи лица. Они не пожалели своей молодости и жизни, чтобы бороться за свободную Украину. И сегодня строки этой песни – в самое сердце.
– Как проходили съемки?
– Я придумал сюжет, сценарий, идею. Собрались единомышленники, снимали на то, что у кого было – мобильный телефон, блогерскую портативную камеру и фотоаппарат. Первая наша локация была на Богатырской, 20. Съемки были очень тяжелыми. Мы снимали людей, которых встречали во время съемок, их истории, их боль.
Если и умирать, то хочу убить как минимум одного рашиста
– Желание научиться стрелять из оружия сейчас появилось?
– Да. С мужчинами, с которыми мы охраняем наш ЖК, мы разное обсуждали. И для себя я понял: если случится так, что сюда зайдут русские войска, то я хочу умирать не с заломленными за голову руками и стоя на коленях. Если и умирать, то хочу убить как минимум одного рашиста. Если уйду на тот свет, то со мной уйдет и хотя бы одна сволочь, которая приперлась сюда, когда ее не ждали и не ждут.
– Вы писали, что вам очень не хватает папы и что вы продолжаете с ним разговаривать. О чем сейчас говорите? Можете ему, скажем, выплакаться, что наболело?
– Я вообще слезам мало верю и редко плачу. Это должно что-то сильно защемить, чтобы я заплакал. Думаю, папе сегодня было бы очень сложно жить с его честным отношением к жизни. Несправедливость его просто убивала бы. Думаю, он бы все это просто не пережил.
Виталий Козловский: Тех, кто разжигает рознь внутри страны между своими людьми, я просто презираю, это такие же мародеры, только эмоциональные.
Его дочь и внук проживают в Москве, он бы не смог воспринимать это нормально. И конфликты были бы. Я с ними сегодня не общаюсь. Первые десять дней еще пытался с ними говорить, объяснять, но все бесполезно. Многих проклял и послал куда подальше. Мне говорят, что так же нельзя, ты себе так беду навлечешь. А как сегодня можно, когда пришли к тебе домой и убивают всех?
Когда это говорю, меня даже трясет, не могу себя сдерживать. И не время себя сдерживать. Говорю сегодня так, как чувствую и вижу.
– А вам не давали советы, как жить, что делать, что вы, может, понимаете не так? Советчиков у нас развелось много.
- Тех, кто разжигает рознь внутри страны между своими людьми, я просто презираю, это такие же мародеры, только эмоциональные. Сегодня не время тыкать кого-то носом, рассказывая, как кому жить. Вот пишут мне: «У тебя клип не такой, потому что ты там хорошо одет, или еще что-нибудь такое». Я что - должен в лохмотья одеться?!
Не споешь – плохо, споешь – плохо. Сделали бы сами лучше что-нибудь хорошее, а потом бы уже рассказывали. Но ведь сейчас каждый режиссер, каждый со своим видением – меня от этого трясет. Каждый войну переживает по-своему, но точно никто не имеет права критиковать, рассказывая, как нужно жить или где ты раньше был. Извините, вам еще не отчитался! Или вспоминают мне тот раз, когда я выступил в той проклятой Московии. А я тогда вообще человеком несознательным был. Ко мне начали приходить какие-то просветления после смерти папы, когда я понял, что больше не ребенок. Когда есть живые родители, ты реально себя чувствуешь ребенком. А когда родители уходят, понимаешь, что детство твое закончилось. Ты как-то сразу взрослеешь, разбираешься, где ты поступал правильно, где неправильно.
Опять же, в глаза никто не говорит, сидят только и пишут какую-нибудь дурню собачью. Но я не могу молчать. Когда несправедливо, разрешаю вслух даже мат. Война меня очень сильно изменила.
– Что хочется сделать после нашей победы?
- Хочется проснуться с утра, услышать, что мы победили, открыть все окна и кричать, поздравляя всех с победой. Это будет великое счастье, которого мы заслуживаем.