С 24 февраля Павел Серветник печет хлеб и раздает его бесплатно всем нуждающимся в Херсоне. И если сейчас в самом городе ситуация с хлебом более-менее нормальная, то в близлежащих пунктах его совсем нет – Херсон и часть области оккупированы со 2 марта.
Но ребята, рискуя жизнью из-за обстрелов, пробираются и туда.
Сколько напекли – считать перестали с 21 марта, когда отметка превысила 100 тонн.
Наша история с шеф-поваром Павлом Серветником - о том, как выживать в оккупированном Херсоне, не сломаться и доводить любое дело до конца даже в эти темные времена.
Поиск продуктов – отдельная история. Их просто нет
- Паша, смотрела ваше видео в сториз, где вы говорили, что редко выходите на связь, потому что не до этого. Несмотря на боль в голосе, вы обращались к своим подписчикам в милой маске круассана. Честно, я расплакалась. Как вы справляетесь?
- Даже не знаю, как сказать… Я ведь стараюсь много чего не показывать. Сейчас состояние такое: если бы не Пасха, я бы уехал из города.
Дело в том, что у меня родилась идея, что-то мне в голову пришло - испечь паски и раздать их людям.
Благотворительных пожертвований на хлеб оказалось больше, а тут еще как раз поступило предложение купить яйца – 12 тысяч штук, поэтому купил продукты и для пасок. Уже сделал закупки примерно на полмиллиона – это упаковка, формы для пасок, декор, яйца, масло…
Хотя сегодня мы с женой ехали в машине, и она говорит: «Мой врач уехал, моя подруга уехала…» И если бы я этого не задумал, мы бы тоже уехали, потому что от города остались, если можно так сказать, только стены и бабушки.
- Я сейчас снова расплачусь. Печь каждый день бесплатный хлеб для людей – это ежедневный подвиг. А тут еще и паски. Какими силами это делаете?
- Лично я пек хлеб три недели, может, месяц с 24 февраля. Сейчас конкретно я хлеб не пеку. Пекут мои ребята, с которыми мы работали до войны. Я же занимаюсь организационными вопросами – доставка, поиск продуктов.
Поиск продуктов – это вообще отдельная история. Их просто нет. Например, чтобы найти дрожжи – нужно найти людей, которые готовы за ними поехать. Это очень сложный процесс - уговорить, попросить. Сейчас вся работа построена на каких-то таких вещах, которых до войны не было. Раньше ты звонил, что тебе нужны сахар, дрожжи, мука, и все это привозили. Теперь это занимает очень много времени.
- Продукты пропускают в город? Были истории, что сложно что-то доставить.
- Пропускают легковые машины. Большие машины - нет. То есть завести много дрожжей возможности нет.
- А мука есть?
- Мука в городе есть, у нас фермерский край и есть большие сбережения зерна. У нас есть две или три свои мельницы. Но выпекание хлеба – это сложный процесс. Взять какую попало муку и сделать из нее хлеб – так не получится. Нужно обращать внимание на качество помола, свежесть, чтобы был хоть какой-то показатель глютена, это важно при изготовлении хлеба, чтобы мука, так сказать, была рабочая. Недавно была ситуация. Купили тонну муки без логотипа – а оно сейчас все такое, непонятное. Смена переработала 400 кг муки, а это - 600 с лишним кг теста, после звонят ребята из цеха и говорят: «Паша, мы сейчас хлеб будем печь, посмотри на это». Скидывают мне фото, а тесто цвета глины. Хотя это должна была быть белая чиабата. Одна и та же партия от одного и того же человека, но часть муки была какой-то непонятной.
Поэтому первый месяц я попек хлеб, а потом все как-то…
Морально становится все сложнее и сложнее
- Пришла усталость, какое-то разочарование?
- Первые три недели все было, скажем так, на характер, мне казалось, что все четко. Потом начал все происходящее пропускать через себя, и стало намного-намного сложнее. Начали всплывать истории про то, что в Одессе люди ходят в лаунж-бары, курят кальяны - у них все замечательно. Или про то, как во Львове все делят гуманитарку, ходят в брендовых вещах, а сюда ничего не доезжает.
Потом мне начали звонить люди, мол, что ты пыжишься, мы сейчас навезем в город бесплатной еды, все будет, не накручивай себя, малолетка. И ты садишься и думаешь: «А может, оно и не надо?! Сейчас все будет четко, говорят».
Мне 28 лет, у меня нет своей квартиры, я не миллионер, у меня нет кучи денег, и я это делаю. А есть люди в городе, долларовые миллионеры, у них одна машина стоит как весь мой маленький бизнес, и они и гривной не помогут. И когда ты все это анализируешь, морально становится все сложнее и сложнее.
Смотришь на то, что в Буче произошло, а они же тут по городу ходят, и начинаешь себя накручивать: «А ведь они живут от приказа к приказу. Сейчас приказ не стрелять в мирное население, а завтра будет приказ убивать». Ты это носишь-носишь в себе, и оно тебя съедает-съедает-съедает… Тяжело.
А после 16 марта ко мне подошли мои ребята и говорят: «Паша, весь город работает за деньги, все получают зарплату, нам тоже нужно платить коммуналку, покупать еду». Поэтому если изначально мы весь хлеб раздавали бесплатно, потом начали часть продавать. То есть часть нами испеченного хлеба раздаем, часть продаем, чтобы покрыть зарплаты ребят, и еще часть покупаем на хлебозаводе, когда есть деньги, и тоже раздаем бесплатно.
Но есть же еще водители – есть мои и волонтеры. Первый вывоз хлеба был 3 марта - мы купили 36 тонн. Это был самый большой вывоз. 3 марта был максимальный коллапс в городе по хлебу, было все очень плохо, потому что с 24 февраля до 3 марта хлебозавод не давал хлеба, была катастрофическая ситуация. И мы на хлебозаводе выкупили весь хлеб. И если тогда было много машин волонтеров – 100, 200, не могу сказать точно, их было бесконечное количество, все грузились и уезжали, грузились и уезжали, - то сейчас волонтеров осталось в городе 5% из тех, кто был.
- Уезжают?
- Да. Массово.
- Сейчас можно выехать из города? Или это большой риск?
- Сейчас это не большой риск. Выехать обычному человеку, не пытаясь что-то перевозить, скрывать, можно. Дорога длинная, тяжелая, но выехать можно.
- Ваша семья остается с вами?
- Мои родители не хотят уезжать, им некуда ехать. Папе - 55, маме – 58. У них такая позиция. И тут у них есть хоть какая-то возможность работать у нас в цеху и как-то жить. До войны мой папа работал водителем в цеху, мама – бухгалтером.
Первые дни пек хлеб из всех своих запасов
- Те цифры, которые вы озвучили по хлебу, а это тонны, - это же безумных денег стоит. Мне кажется, что вы уже и все свое раздали, а не только то, что на пожертвованные деньги.
Павел Серветник: Бывали моменты, что яйца покупал по 65 или 75 грн за десяток. Сахар тоже – 65 или 75 грн за кг
- Так получилось. Когда мне 24-го пришла идея раздавать хлеб, думал: «Наверное, у всех такая идея в голове. Нужно брать и делать». Позвонил нескольким большим херсонским предпринимателям. Но первые два дня никто не верил, что война, и война на долгий срок, что мы будем так страдать, поэтому продукты никто не давал.
А я видел, что происходит, поэтому просто пек из всех своих запасов. Мы переработали все, что было в нашем цеху, и через несколько дней начали подключаться уже и херсонские предприниматели. Получается, до 3 марта работал на тех продуктах, которые были у меня, и на тех, что дали мне предприниматели. Помню, было 1,8 тонны муки, дрожжи. Деньги начал собирать уже 28 февраля, и первые закупки на них я сделал 3 марта.
Все стоит денег. К тому же сейчас никто не может сложить цену ни на что. Нет какого-то единого источника информации. То есть непонятно – 20 грн за кг муки – это дорого или дешево? Или дрожжи – 50 грн за кг? И так во всем.
Бывали моменты, что яйца покупал по 65 или 75 грн за десяток. Сахар тоже – 65 или 75 грн за кг. Цена на муку постоянно пляшет – от 20 до 25 грн за кг.
Бензин и дизель сейчас от 45 до 50 грн, но был момент, когда литр стоил 70-100 грн, а нам нужно было развозить хлеб.
- Вам было страшно? Ведь то, что вы делаете, может оккупантам не понравиться?
- На самом деле они к волонтерам относятся нормально. У нас есть несколько больших волонтерских баз, все знают, где они находятся. И если бы они хотели, то пришли бы.
Страшно ли? Страшно. Но уровень страха непонятен.
Была такая история, я о ней почему-то забыл, а сейчас вспомнил. Утром 24 февраля мы начали печь хлеб, и я выкладывал в Инстаграм то, что мы делаем. Где-то в половине девятого вечера мне начала писать девушка: «Паша, в больнице много раненых военных и гражданских, одни и те же врачи работают там 16-18 часов, привези хоть что-то покушать». В тот день было не до обеспечения больниц, еды не было.
А это вечер. Жена говорит: «Не едь, комендантский час, не дай Бог». Но я взвесил все за и против, понимал, что в городе войны нет, кинул два ящика хлеба, какие-то булки и повез в больницу. Я-то в школе чуть-чуть учился, понимал, что взрывы, которые слышу, не совсем рядом, может быть, 10-15 км от меня. Просто было страшно от неизвестности.
Мы прилетели в больницу, это было страшное зрелище - люди покалечены, изуродованы… Мы оставили булочки, и когда ехали обратно, увидели двоих наших замученных военных. Говорю: «Мужики, комендантский час, я хлеб развожу, можно ехать дальше»? На что они только сказали: «Едь с Богом, сынок»!
Тогда я понял, что не все так хорошо, как хотелось бы.
Горе все затмевает
- Я вот слушаю вас… Да, у нас есть разные люди, которые показывают себя не с лучшей стороны в это время. И это ранит. Но то, что делаете вы - на таких людях держится и страна, и все мы. Вы должны это знать. Как сейчас настроение в городе? Мы видели, как Херсон выходит на митинги.
Павел Серветник: По официальным данным, говорят, что из Херсона уехало 25-30% людей. Но это не так. Уехало намного больше.
- Да уже никто не выходит на митинги, людей запугали. Последний митинг был где-то недели три назад.
Настроение в городе – что сказать… По официальным данным, говорят, что из Херсона уехало 25-30% людей. Но это не так. Уехало намного больше. Больше половины – так точно.
- На «МастерШефе» вы говорили, что увлекаетесь выпеканием хлеба. Почему хлеб для вас так важен?
- Сейчас у меня есть такая возможность, поэтому делаю хлеб. Были бы у меня плиты, варил бы кашу. Каждый занимается тем, чем может.
- Каким будет ваш личный День Победы?
- Я об этом сейчас не думаю. Видя, как далеко все зашло, День Победы нам может только сниться, говорю честно. Если раньше все говорили, что война затянется недели на три, хотя я изначально в это не верил, то сейчас уже никто не рассказывает, что это ненадолго. Даже военные эксперты говорят, что это не на один год.
У меня в голове сейчас какое-то монотонное, монохромное, бесконечное горе. Я почему-то не могу настроить себя на победу. Я просто вижу это горе, и оно все затмевает. И это горе было бы не таким горьким, если бы наши люди не вели себя в такое сложное время как мрази. Ты пытаешься их отгораживать от себя, но их очень много. И это еще больше убивает, чем сама война. Гордость берет за военных, но, с другой стороны, как их всех жалко. Это такие же люди, как и я, у которых были мечты, цели… А все, что у них осталось, только вера.