Журналист и блогер Михаил Мищишин две недели прожил в отрезанном войной от цивилизации поселке под Киевом. «КП в Украине» публикует его рассказ.
Быть наблюдателем не получится
Война – ужасна.
Но она помогает понять, кто ты есть на самом деле. И каковы твои друзья и близкие. Я собирался пересидеть войну в своем селе неподалеку от Киева, наблюдая за ней, как в кинотеатре.
Село было «пузатое». С газом, светом и водой в кране. Особняки в нем соседствовали с высокими и не очень домами городского типа. Взрывы слышались где-то вдали. Разрушениям подвергались, в основном, военные объекты. И я наивно надеялся уцелеть в новой, неожиданной для многих бойне.
Логичное и закономерное для большинства людей всегда представляется неожиданным. Но потом в селе вначале пропал свет. Я понадеялся, что его быстро починят, в своем воображении все еще живя в мирное время, когда подачу электроэнергии сравнительно быстро восстанавливали.
Но оказалось, что враг разбомбил нашу колонну, когда она шла по главной улице Бородянки в Киевской области. Досталось домам по обе стороны улицы и электрической подстанции, которую в зоне боев не спешили восстанавливать.
Сосед недавно сделал ремонт в своей квартире в Бородянке. А теперь полдома, в которой она была, пришлось обвалить строителям. Он был разрушен взрывом и представлял опасность для людей на улице. Сосед не сдавался и говорил строителю: «Теперь будешь делать ремонт снова». Он был на удивление хладнокровен и легко терял деньги, этот сосед. Бандит, что ли.
Без газа, света и воды
Когда пропал свет, мне нужно было набрать ванну воды. Но пока я ждал, когда вернут украденное электричество, пропала и вода.
Мне оставалось только начать бороться с невесть откуда свалившимися на меня и других жителей поселка трудностями.
Родившийся и выросший во Львове, я называл свой поселок селом.
- Классное село, - сообщал я радостно его жителям, покупая у бабушек задешево соленья.
- У нас не село, а поселок городского типа, - строго поправляли меня продавщицы. Для них это была существенная разница.
За пару дней я разведал в округе пять колодцев, в двух из которых воду можно было пить сразу. В остальных ее можно было использовать как техническую или кипятить. С утра надо было принести от двух до шести ведер воды себе и соседке.
Ложился спать рано, как стемнеет, и вставал с рассветом. Жизнь без света – она такая. По солнцу.
Приноровившись к первым трудностям войны, я все еще не собирался эвакуироваться. Отсутствие света восстановило во мне здоровый сельский сон горожанина 24 часа в сутки. А вода перекочевала из крана в ведра. Только и всего.
Хуже стало, когда к концу второй недели войны отключили газ.
Несколько дней я пытался включать газ на плите - как первое время после пропажи света щелкал выключателями в квартире. Безрезультатно! Вопреки всем законам философии количество клацаний и нажатий упорно не желало перерастать в качество.
Прав тот, у кого колодец
А потом в селе появились русские танки. Односельчане зачем-то считали их, как будто это что-то для нас меняло.
- Тридцать два танка у колледжа, двадцать четыре – у школы…
Я не прислушивался к этим подсчетам и разговорам. Танков мне хватало и одного. Но в селе, к моему удивлению, нашлись герои, которым было стыдно выходить на бой с меньше чем пятьюдесятью русскими танками. И танки им приходилось считать. Я завидовал им молча.
Люди проявляли чудеса бескорыстия. Делились со знакомыми и нет людьми последним. Открывали обычно закрытые калитки своих частных домов с предусмотрительно вырытыми во дворах колодцами.
Как быстро меняются на войне приоритеты! Сегодня ты живешь в практически городской квартире со всеми удобствами и свысока посматриваешь на жителей обветшалых сельских хат, впрочем, слегка завидуя роскошным особнякам. А сегодня ты понимаешь, что прав тот, у кого есть колодец. И погреб с припасами.
К отсутствию газа люди быстро приноровились, как и к пропаже света и воды. Два кирпича на опустевшей стоянке для машин возле дома, собранная в округе вязанка хвороста и дров подогревали и варили незамысловатую пшенную кашу. Все были рады и довольны, и только кастрюля, в которой варили кашу, чернела от горя и отвращения к насилующей ее и возводящей на костер войне.
Некупленный походный примус присоединился у меня к отвергнутому спальному мешку и прочим вещам, делающим жизнь на природе и вдали от цивилизации более комфортной.
Забытая труба войны может прозвучать в любой день, пока ты жив. И не очень спрашивать тебя, хочешь ты этого или нет.
Какой рязанец не мечтает жить под Киевом!
Русские танки то появлялись, то исчезали из села. В первой волне это были легкие десантные бронемашины. На смену поджарым десантным танкеткам пришли упитанные, толстые танки, а вслед за десантниками подтягивались регулярные танковые и мотострелковые дивизии. Они не стояли на месте, и то кружили по селу, наверное, вынюхивая нелюбимых ими националистов, то уходили куда-то на Киев.
Шли волнами, день за днем и одни за другими, наматывая километры на гусеницы, отсидеться на время войны в никому не нужном, как я думал, селе. Но под Киевом чуть ли не каждое село оказалось для русских крадущихся в ночи броненосцев важной стратегической целью. Какой москвич или рязанец не мечтает жить под Киевом!
Наши постреливали по ним издалека - видимо, по наводке людей, зачем-то считавших танки, - как по бутылкам на столе.
Мой расчет на то, что русские пройдут по селу на Киев и дальше можно будет спокойно жить в ожидании окончания войны, не оправдался. Посмотреть войну наяву, не ущемив себя в комфорте, как мне представлялось поначалу, не получилось.
Боже, какими мы были наивными!
Люди, поняв то, что понял я, уезжали. И в селе становилось все меньше машин.
Водители, уставшие от просьб «безлошадных» эвакуировать, отводили глаза и быстро проходили мимо тех, у кого машин не было, предвидя просьбы о помощи, на которые им нечего было ответить.
Соседи переставали быть соседями. Люди впадали в безумие. Все боялись кадыровцев.
Бабушки с пограничными психическими состояниями - кто тихо, кто громко - сходили с ума. И им грезились желтые школьные автобусы, в которые кадыровцы грузят украинских детей и увозят на органы. Когда кто-то спрашивал такую очумевшую бабушку, своими ли глазами она видела кадыровцев, она смотрела на него, как на сумасшедшего.
Семья из трех взрослых человек просила забрать с собой водителя маленького «Гольта Мицубиши», у которого, кроме него самого, было еще двое взрослых, два кота, которых он не хотел оставлять, и вещи. Желающих уехать из села куда глаза глядят становилось все больше.
В доме, где я жил, из 16 квартир осталось три. Живущую надо мной 83-летнюю женщину, поначалу отказывавшуюся уезжать, ее дети, живущие в соседнем селе, так и не смогли взять с собой. Хотя потом она уже согласна была ехать.
- Они стремились попасть в караван из 50-ти машин, вместе ехать не так страшно, - оправдывала она предавших ее детей.
Наши родители любят и оправдывают нас даже тогда, когда мы их предаем.
Гордые и бесстрашные патриоты, обещавшие поначалу быстро «вальнути ворога», возвращались после отлучки в несколько дней усталыми и обескураженными.
- Начальство заборонило кидатися нам на танки із голими руками.
Я был только рад этому. Чем глупая и бессмысленная смерть, пусть лучше воспитают своих детей украинцами. Понимание этого потихоньку приходило и к другим.
«Птичий» крест на лужайке-кладбище
На войне нет божьей логики. Или нам, простым смертным, она не видна.
Вот волонтер только принес голодным измученным людям в бомбоубежище поесть. А на выходе из здания, едва дошел до угла – мина. И его разрывает пополам, как бритвой, обрезала. Обрубок туловища, пустые штаны и валявшиеся на асфальте уже пустые берцы скидывают в целлофановый мешок и хоронят так, как есть, без гроба, на лужайке напротив дома, где обычно выгуливают собак. Ставят крест из двух необструганных круглых веток. Обычно такой крест, только поменьше, мастерят дети выпавшим из гнезда птенцам.
Как, почему самоотверженный, жертвенный, служащий другим людям человек гибнет на войне одним из первых? Кто знает… На следующий день нам сказали, что его перезахоронили на кладбище, как положено.
Поживший вдоволь, выпивший свою цистерну водки и отлюбивший отпущенное мне количество красивых женщин, я был довольно равнодушен к смерти. Но, когда среди вышедших покурить из бомбоубежища людей кто-то крикнул «все вниз, быстро, обстрел!» – душа моя ушла в пятки, и я, как заяц, припустил вниз вместе со всеми. Хорошо, хоть людей не расталкивал, чтобы спастись первым.
Странное существо – человек. Ты то боишься смерти, то нет…
Поначалу звуки обстрелов то приближались, то отдалялись днем и по ночам. Стеклопакеты в доме ходили, как живые. Потом начало прилетать в дома. В соседней школе, куда я ходил заряжать телефон от генератора, выбило все стекла, и мина, убившая волонтера, покрошила ее угол.
Под конец мой героизм вперемешку с пофигизмом иссяк. Я решил не мучить своего ребенка, живущего в другом городе и переживавшего за меня, и уехать к нему. Правда, зеленых коридоров все еще не было, как и автобусов для эвакуации.
Материальное теряет ценность
В эти последние дни перед эвакуацией я понял, что удерживал меня в селе не пофигизм. И не уже выпитая цистерна водки.
Квартира. Она непросто досталась мне. И мне жаль было ее покидать, как живую.
Ради этого я был готов даже рисковать, слушая по ночам обстрелы. Прилетит – не прилетит, потихоньку учась отличать выстрел из танка от крупнокалиберного пулемета или миномета.
Еще через несколько дней я понял, что смогу отклеиться от квартиры. И все, чем я так дорожил раньше, – не важно. И я не был в этом понимании одинок.
Соседка плакала, уезжая из своего не очень обжитого таунхауса, в который только-только переселилась вместе с мужем и дочерью. Она прижимала к себе своего толстого рыжего кота, с которым я успел подружиться и просил оставить. Наверное, я на доверившегося мне обычно осторожного Тишу посматривал слишком плотоядно. Она прижала кота к себе и заявила, что забирает его с собой.
Когда я понял, что квартира – это просто вещь, а жизнь важней квартиры и что Тишу мне никто не отдаст, я понял, что пора уезжать.
В один из бесконечных коротких дней я набрал, как обычно, воды из колодца и пошел прогуляться на улицу, одурев от сидения в квартире и бомбоубежище во время обстрелов.
У первых попавшихся мне навстречу мужиков я спросил: не знают ли они, у кого есть место в машине. Оказалось, что у них две машины. И на вторую им нужен шофер. Так как ситуация на дорогах была неспокойная и гражданские машины попадали под обстрел, договорились ехать через два дня. Не особо надеясь на удачу и с пониманием, что все еще десять раз может поменяться, я начал собираться.
Из друзей - в грабители
Если у вас нет загодя приготовленного тревожного чемоданчика, значит, у вас в этой жизни нет ничего. С документами и медикаментами, оргтехникой я как-то разобрался. Но что брать с собой дальше?
Взял с собой какую-то одежду, не раз выручавшие в темноте фонарики. Смену белья, штанов и футболок. Не лишнюю, как оказалось весной в неотапливаемых помещениях, зимнюю куртку. Пару вязаных шапочек и теплые носки.
Уезжавшие делились с остающимися едой. Ведь магазины в поселке были закрыты давно. Их вместе с аптеками вскрыли мародеры, в которых неожиданно превратились, казалось бы, давно знакомые и степенные люди.
- Как же ты людям потом смотреть в глаза будешь? - спрашивал один мой знакомый у другого, который вместе с женой весело грабил магазин стройматериалов, владельца и продавца которого мы все четверо отлично знали.
- Мені дітям нема що дати їсти, – коротко отвечал мародер.
Никогда не думал, что его дети питаются вагонкой и умывальниками.
Как оказалось, не только имущество, но и деньги на войне – ничто. Их просто негде и не на что тратить.
Накануне отъезда я уточнил у искавшего шофера мужчины, все ли в силе. Он сказал, что да.
С утра я раздал остатки еды, кое-что закинул с собой на дорогу, думал, надо будет кормить две машины. Но в дороге никто не ел. Эту еду тоже надо было раздать остающимся.
Чужие знают лес лучше местных
Дорога.
Каждый уезжающий переживал, чтобы не опоздать к отправке колонны машин. Иначе придется добираться самому. А это опасно.
Пока я связывался с попутчиками, а это была женщина с двумя детьми, наша колонна уже отъехала. Пассажиры занервничали, как и непрестанно звонивший хозяин машины.
Но стоило выехать нам за околицу села, как мы влились в другую колонну. Все машины были обвешаны белыми тряпками. Два белых вафельных полотенца мы прикрепили скотчем к задним стеклам машины, которую я вел.
Я встроился в середину колонны и ехал ведомым.
Первые три блокпоста оказались русскими. Скрываясь в своей квартире от обстрелов и не прислушиваясь к считавшим танки, я не думал, что вокруг села все так плохо.
Блокпостами это, впрочем, и не назовешь: люди в маскхалатах, кто с автоматом, кто со снайперской винтовкой. Дружелюбные, чтобы не сказать вежливые и участливые. Документов и телефонов, вопреки гуляющей по интернету информации, не проверяли. Смотрели, кто в машине, говорили – давай проезжай! Показывали дорогу в лесу, зная его лучше меня.
Видно было, что это профессиональные военные. Не юнцы, но и не пожилые. Только снайпер в маскхалате и кошлатой снайперской одежде выглядел молодо, с румянцем на щеках. Они как-то особенно ловко и привычно держали автоматы на плече дулом вниз и не наставляли их на машины.
Когда выбрались на Житомирскую трассу, пошли наши блокпосты. Ребята на них тоже выглядели обстрелянными. Они будто срослись с автоматами и носили их, как носят воевавшие люди. Но здесь уже начались проверки документов. Наши были посуровей. Некоторые машины отгоняли в сторону и досматривали. С нами так было два раза по дороге в Галичину. Один раз попросили открыть багажник. Второй раз отогнали в сторону. Но, увидев ребенка в машине, тут же отпустили: проезжайте!
Ехали всего с половиной бака. Так как бензин исчез на заправках вместе со светом и водой. Уже со стрелкой на красной черте дотянули где-то на Житомирщине до заправки с 95-м. До этого все заправки были или закрыты, или у них была только соляра. До средины Житомирской области, если ехать из Киева, на заправках в кафе не было и еды. Позже потихоньку все восстановилось.
Война догоняет
В Ровенской области уже практически на всех заправках был бензин. Хотя наливали все так же, по 20 литров. Потом уже можно было перекусить или купить кофе. До этого все прелести цивилизации ограничивались наличием бензина.
Понемногу на блокпостах появились, видимо, не нюхавшие пороху бойцы с болтающимися, как придется на шее, как у махновцев, автоматами.
По мере приближения к Львовщине высота блокпостов и мешков с песком росла, их становилось все больше. Количество проверок, бдительность и огромные пробки, связанные с пересечением блокпостов, увеличивались. Русские и наши обстрелянные бойцы на Киевщине не выглядели так воинственно, как пока еще не нюхавшая пороху галицкая самооборона.
Но пока реальные обстрелы где-то вдалеке – Галичина на боевом задоре и бдительной волне.
Впрочем, практически сразу же по приезде в Галичину русские произвели налет на Старычи и Яворовский полигон на Львовщине.
Как ни удирали мы, нажимая на газ, от войны, она успела догнать и обогнать нас на крылатых ракетах.
Боже, спаси и храни Украину!