Автобусы для эвакуации населения стояли около суток
Тридцать лет тому назад Владимир Никитович Слободенюк в звании подполковника был переведен из Днепропетровска в Киев на должность заместителя начальника контрразведывательного управления центрального аппарата КГБ Украины. Буквально через неделю ему выпало возглавить оперативную группу, которая выехала в Припять, получив сообщение о пожаре на атомной электростанции.
|
- Мы приехали на место около трех часов ночи, - вспоминает 71-летний генерал-лейтенант в отставке. - Был виден дым и пожар, который, несмотря на опасность, тушили спасатели. Было и милицейское оцепление, к станции никого не пускали. К тому времени уже установили, что под завалами от взрыва погиб один человек.
По словам Владимира Никитовича, пожар ликвидировали быстро, и это было первостепенной задачей. Ведь иначе огонь мог перекинуться на третий энергоблок. Однако еще дня три на четвертом энергоблоке происходило что-то наподобие извержения вулкана, который засыпали песком с вертолетов.
То, что радиация несет опасность всему окружающему, понимали все. Однако никто не мог тогда осознать настоящие масштабы трагедии: приборы ничего не показывали, так как попросту не были рассчитаны на такие дозы излучения.
- Утром специалисты химзащиты установили, что степень радиации в городе очень высокий, - говорит Владимир Никитович. - В соответствии с планом "Радий" из Киева были подогнаны автобусы для эвакуации населения, но они простояли около суток, прежде чем начали вывозить горожан. Мы толком не знали, что сказать людям. На сколько дней им придется покинуть свои квартиры и как скоро они могут вернуться - никто не мог сказать точно.
За помощью в тушении "кипящего" реактора советские специалисты обратились к спецслужбам всего мира, но ответа ни от кого не получили: опыта борьбы с такой катастрофой не имел никто. С того момента на уровне Москвы было принято решение: на документы, касающиеся аварии на Чернобыльской АЭС, ставился гриф "секретно".
|
Об угрозе жизни не думали, продолжали работать
Тем временем академики-ядерщики, прибывшие на место катастрофы из Москвы, успокаивали: ничего страшного не случилось, разгерметизация реактора ничем серьезным не грозит. Один из профессоров в подтверждение своих слов даже начал срывать и есть сырые грибы, мол, глядите, все нормально. Возразить ученым не осмелился никто.
Персонал продолжал работать, тогда как к утру 26 апреля многим стало плохо, и вскоре тех, кто получил изрядную дозу облучения, начали переправлять в специальную московскую клинику вертолетами. Сам Слободенюк тоже получил 200 бэр (допустимая норма - 10 бэр. - Прим. авт.), распухли печень и живот. Приехав из Чернобыля, вынужден был работать в своем кабинете практически раздетым - невыносимую боль причиняло малейшее прикосновение одежды.
- Лечился в госпитале, принимал очень много сорбентов, - говорит Владимир Никитович. - Затем привезли какие-то лекарства из Москвы, делали уколы в позвоночник, наверное, в спинной мозг. Выжил - спасибо врачам.
Спустя 30 лет после трагедии генерал-лейтенант признается: до сих пор ощущает большую внутреннюю вину. Ведь уже утром было известно, что радиация большая, а в это время в парке возле водохранилища спокойно гуляли мамы с детьми. Говорит, что и сегодня перед глазами картинка: малыши голышом играют в песочнице, а вокруг радиоактивная пыль.
Видео: Павел ДАЦКОВСКИЙ
ЛИЧНЫЙ ВЗГЛЯД
"Не подходи к ним - заразишься"
Эта беда коснулась каждого. Для тех, кто потерял здоровье, близких, родной дом - жизнь изменилась моментально и навсегда. Большинству других, кого трагедия 26 апреля лишь зацепила косвенно, осознание того, что это судьбоносная дата для страны, для общества и всех нас, пришло лишь со временем.
В 1986 году я оканчивал школу и готовился к поступлению в университет. Это было время, когда будущее представлялось безоблачным и понятным. Не возникало никаких сомнений в стабильности и жизнеспособности существующей системы. И сообщение об аварии в Чернобыле изначально я воспринял, как и положено подростку-комсомольцу, привыкшему верить всему, что рассказывают по телевизору. Случился пожар, но спасатели с ним быстро справились, повода для волнения и паники нет.
О том, что произошло нечто большеe, начал догадываться, видя по вечерам отца (имевшего отношение к руководству Донецкой области) - непривычно мрачного и молчаливого. Уже через несколько дней его назначили куратором "Северной зоны". Сюда в пионерские лагеря вокруг Святогорска тысячами привозили детвору из пострадавших районов. Летний оздоровительный сезон для детей работников шахт и заводов, содержащих здравницы, был отменен, а все они на неопределенный срок отданы вывезенным из зоны поражения школьникам.
В то лето я несколько раз ездил туда навестить отца. Кожей ощущалось тягостное напряжение, царившее на площадках и аллеях. Здесь не звучал детский смех. Вообще. Футбольные поля и волейбольные площадки практически все время пустовали. Сбившись в группы, ребятня коротала время в неприметных беседках и на дальних нелюдных опушках. Мою попытку познакомиться с кем-то из них пресекла старшая пионервожатая одного из лагерей: "Не подходи к ним, никто ведь не знает, как радиация передается. Вдруг заразишься?" После этих слов стало по-настоящему страшно. Потому что между нами провели какую-то невидимую разделительную черту, потому что у этих ребят в один день закончилось детство, а будущее, оказывается, может быть не таким уж безоблачным и светлым.