В детстве две птицы занимали моё воображенье - коростель и «водяной бык».
Коростель обитал в мокрых лугах у речки, и в начале лета каждый вечер я слышал его монотонный скрипучий голос: «Крэкс! Крэкс!» Временами птица кричала так близко, что казалось: чуть подбежав, непременно заставлю её взлететь. Но ни разу не получилось! Птица убегала бесшумно и незаметно. Как она одолевала травяные заросли, было загадкой. Через две-три минуты она снова невдалеке подавала свой голос. Опять я бежал на него, но результат был прежним - травяные джунгли надежно скрывали резвого бегуна.
Коростель превратился для меня в существо таинственное и загадочное. Желанье его увидеть укрепилось после того, как однажды где-то прочел: коростель с юга к местам гнездовий не летит, а бежит. Это оказалось легендой, рожденной, видимо, тем, что мало кто коростеля видел летящим.
Спустя много лет - уже в Подмосковье - я все же увидел таинственного бегуна. Шли мы с внуком в начале лета по лугу у Внукова. С ревом поднимались ввысь самолеты, и в это же время скрипел на лугу, как видно, привыкший к этому шуму «дергач» (так коростеля иногда называют).
Простой прием заставил птицу взлететь. Заметив точку, где она пряталась, мы с внуком побежали к ней с двух сторон. И коростель «себя показал». Летел он низко и неуверенно. Глядя вслед ему, заметил я красноватое оперение у спины. Позже мы не раз, хотя и не всегда успешно, использовали прием, заставлявший бегуна стать на крыло.
А однажды я нечаянно коростеля спугнул. Взлетел он в панике из-под ног и тут же ударился о тонко натянутую проволоку садовой ограды. Удар был сильным - проволока зазвенела гитарной струной, и пострадавшего я увидел в канавке ограды. Коростель ушибся, но серьезного повреждения, видимо, не имел. Я взял его в руки - как следует рассмотреть. Был он примерно с перепела и так же окрашен, но вытянутое тело плавно переходило в клюв, напоминая обтекаемый клин. Это и помогает птице раздвигать траву и легко в ней бежать. Минут пять я держал коростеля в руке. Оправившись от шока, он стал вырываться, и я его отпустил. Полетел он, как всегда, неуверенно и нырнул в травы.
ЧТО КАСАЕТСЯ «птицы-быка», то речь идет о более редком, чем коростель, ночном ревуне с названием выпь. О ней рассказывал мне наш деревенский охотник - старик Самоха. «Ночью, часов в одиннадцать, выйди на огород и обрати лицо в сторону Горок. Ты услышишь, будто в тынчалах (в болоте) ревет большой бык». Несколько поздних вечеров подряд я слушал «водяного быка», не представляя, как птица выглядит, но уже знал, что это самец, кричащий в брачную пору.
В первый раз увидел я птицу при драматических обстоятельствах. Охотником был я с рожденья. До школы моим оружием были рогатки - стрелял воробьев. По мере взросленья окрепла страсть к настоящей охоте. В пятнадцать лет уговорил отца купить ружье. Отец, зная страсть сына ходить по болотам, купил за семнадцать рублей одноствольную «тулку». Но по возрасту меня не могли принять в Общество охотников, а не имея билета, я не мог покупать порох. Но голь на выдумку хитра. Стал порох изготовлять сам, по формуле из учебника химии. Селитру мы «добыли» с приятелем в школьном шкафу, сера нашлась в сарае - лечили ею лошадей от чесотки, а уголь древесный нажгли в костре. В нужной пропорции всё смешали, и получился порох, но не в гранулах, как фабричный, а «прах», летевший пылью от дуновенья. Но заряд этим зельем пробил фанеру, и начал я на болоте около речки караулить уток и горлинок, прилетавших напиться. Попадали под выстрел и чибисы. За этим занятием увидел меня однажды охотник, приезжавший в наши места из Воронежа. Подержав в руках разболтанное самодельным порохом недорогое мое ружьишко и кое о чем расспросив, охотник вдруг кинул «тулку» мою в омуток, тем самым взвалив на плечи свои воспитание дикаря, стрелявшего рублеными гвоздями во все, что попало.
Всю жизнь вспоминаю ту встречу. Городской гость, усадив меня рядом, попросил о ружье не тужить: «Самодельным порохом ты его разорвешь и себя изувечишь. У меня три ружья. Одно легкое - как раз для тебя. Бери, когда хочешь. И дам тебе кое-что почитать».
Для начала дал он мне книжку Сетона Томпсона и толстенный том Брема. А замечательное ружьё я брал у него раза четыре. Именно с ним встретил однажды я выпь.
Был серенький день конца октября. Шел я опушкой к болотцу. Сухой камыш шумел на ветру. Оглядев блюдечко подернутой рябью воды в камышах, я решил уже двинуться к дому, как вдруг из гущи зарослей поднялась какая-то странная ржавого цвета птица и на широких крыльях низко полетела над камышами. В угон я выстрелил. И попал.
Слово «потрясение» у меня связано с неожиданной этой добычей. Я внимательно разглядел птицу, догадался, что это и есть «водяной бык», припозднившийся почему-то с отлетом на юг. Незнакомое прежде чувство вдруг совершенно мной овладело: зачем? зачем я убил эту птицу? Летела бы зимовать. Весной бы вернулась сюда, на болото…
С вечерним поездом поехал я в город. Покровитель мой, оглядев птицу, сразу сказал: «Это выпь, малая выпь…» Стрелка он, к удивлению моему, не упрекнул. Достал с полки книгу и заложил нужное место бумажкой: «Дома прочтешь…»
СЭТОГО случая ружье в руки я уже не брал никогда, заменила его фотокамера. А о выпи я вот что в ту осень узнал.
Это близкая родня цапель, но с другим поведением и образом жизни. Живет она летом в умеренной зоне Европы и Азии. Гнездится и кормится у воды в камышах. Ее добыча - мелкая рыба, змеи, ящерицы, лягушки, птенцы мелких птиц. «Хватает все, что без труда одолеет». Охотится ночью, ухитряется как-то видеть свою добычу. Из-за коротких ног может бродить только по мелкой воде. Ходит медленно - словно бы по лености, так же медленно и бесшумно летает - почти всегда низко над камышами. Знаменита рёвом, действительно похожим на бычий. Достигает этого самец выпи, погружая клюв в воду и всасывая её. Выпускает воду он сильным выдохом, заставляя резонировать широкое горло. Ночную «музыку» выпи слышно на три километра. Вряд ли иная какая птица способна так громко о себе заявлять.
Известна выпь также умением «действовать по обстоятельствам». Если не сумела вовремя улететь, затаивается, сильно вытянув кверху шею и, таким образом, становится мало заметной среди стеблей тростника.
Перечитав сейчас Брема, я удивился неприязни патриарха натуралистов к обитательнице камышей. «Леность, равнодушие, трусость и подозрительность, хитрость и лукавство, злобность и коварство составляют черты характера выпи». Возможно, Брем писал это в плохом настроении. Мне кажется, никакое другое животное не «заклеймил» он такой характеристикой.
ПРИ РАЗНЫХ обстоятельствах и в разных местах я слышал ночное «мычание» выпи, но живую птицу видеть не приходилось. А четыре года назад на Верхнем Дону, сидя вечером с лесником на ступеньках кордона, услышал я выпь в тростниках где-то рядом. «Днём можно застать подругу этого крикуна на гнезде», - лесник рассказал, как в камышах можно к гнезду подобраться.
На ветру камыши шуршали и шевелились, что помогло подойти к гнезду незаметным. Птица и я друг друга увидели одновременно. Выпь предпочла затаиться, сильно вытянув шею и почти слившись со стеблями осоки и камышей. Не делая резких движений, я сделал несколько снимков. Запомнились: острый и длинный клюв птицы, желтые «очки» глаз и толстая - конусом - шея.
Долго наседка терпеть меня не могла. Шевельнулась и, задевая широкими крыльями мешавшие взлету растенья, поднялась и почти сразу же опустилась среди прутиков тростника. Зная, с каким нетерпением ожидает выпь моего удаленья, я спешно вылез из камышей, подавая издали знаки сидевшему под ветлою леснику.