Его отозвали в Ташкент и за глаза очернили перед личным составом. Карты боевых действий и аппаратные журналы полка на следующий же день были изъяты представителями военной разведки
Противник не способен был сдерживать давление батальонов 682-го полка, так как все его попытки тут же пресекались мощным огнем. У Ахмад Шаха Масуда не было сил сдержать нас. Он мог только изредка наносить удары по одиночным машинам или солдатам. Подразделения он видел, но боялся их трогать и уходил, используя сложный рельеф, туда, куда мы его гнали, спасаясь бегством, — вспоминает Петр Суман.
Зловещая улыбка афганского генерала
По его словам, минные поля от прошлых заходов, замаскированные ветром, песком, временем, преодолевались тяжело, иногда с серьезными потерями. Вынос раненых, заболевших тифом и гепатитом, отнимал много сил и средств, и иногда это наносило больший урон, чем противник. Использование противником европейских наемников для нанесения диверсионных ударов и уход на территорию сопредельного государства для пополнения, отдыха и доукомплектования и т.д., куда советские войска не могли зайти, усложняли их разгром. Сначала Маликан, затем столица Панджшера — Руха, потом родной кишлак Ахмад Шаха Масуда — Базараки и, наконец, выход к границе Пакистана. Более месяца непрерывных ожесточенных боев. Наконец Панджшер освобожден.
Задача выполнена. 26 апреля в полк прибыл командующий армией генерал Генералов. Отметил хорошие действия полка, объявил о представлении командира полка к ордену Боевого Красного Знамени и дал команду представить к награждению офицеров. Вместе с командующим был ухоженный седой генерал-афганец, министр разведки Афганистана. Он сказал: «По афганскому телевидению и радио объявлено, что долина Панджшер освобождена, мирные люди возвращаются в кишлаки. Просьба не распугать стрельбой людей, особенно в ущелье Хазара и Пишгора».
— Он взглянул на меня, но как-то ехидно скользнул его взгляд. Он вроде бы улыбнулся, но улыбка была зловещей. Тревога «скребанула» мое сердце. Мы потом с Королевым обсуждали эту улыбку или намек. Я до сих пор вспоминаю этот взгляд, а еще обиду на командующего. Он на моей рабочей карте, тут же при генерале-афганце, отдал предварительное боевое распоряжение на прочесывание прилегающих ущелий от Пакистана и до выхода из ущелья Панджшер, который я должен был осуществить к 9 мая 1984 года. Дескать, такое-то ущелье надо пройти ко второму мая, такое-то к — пятому, седьмому, — говорит Петр Романович.
— Когда была дана команда по «прочесыванию» ущелья Хазара?
— Изнуренный предыдущими боями батальон Королева возвращался на базу, где ждала его броня и запасы. Это было 28 апреля. Но, не дойдя нескольких километров до командного пункта, нам было приказано идти в ущелье Хазара. 1-й батальон остановлен на входе в ущелье, где был пополнен запасами, и рота прикрытия Кирсанова овладела господствующими высотами. Однако ранее я обратил внимание командира батальона, что на входе в ущелье над скалами поднялись орлы. Гордые птицы кружили, их кто-то спугнул. «За нами следят, комбат, через прицел, еще со входа. Будь предельно осторожен!» — сказал я ему. Вообще мы всегда работали спокойно, уверенные в своем знании обстановки, чувствуя свою силу, силу оружия. Враг был очень коварен, он все время видел нас, следил, но боялся, искал случай, когда ужалить, ловил наши ошибки. Я знал это и при каждой возможности напоминал командирам батальонов. «Вы ошибаетесь, докладывая, что противника нет. Он есть, он видит вас, сопровождает незаметно, ожидая вашей ошибки. Я постоянно чувствую перекрестие прицела на спине или затылке. Будьте внимательны: искать и искать! Только хорошая разведка и надежное охранение позволят нам действовать без потерь. Но грамотно принятое решение на бой надо еще воплотить», — говорил я им. Когда Королев уходил со второй и третьей ротой на задание, мы тщательно обговорили с ним все нюансы боевой задачи и то, где и как должна продвигаться каждая рота. И мне все эти 23 года было непонятно, почему рота Кирсанова сошла вниз на тропу, тем самым нарушив наш с Королевым план. Я думал, неужели Королев так распорядился? — вспоминает Петр Суман.
Назначен виновным!
Наверняка многим непонятно, как могло такое случиться, что командир полка все это время не был информирован об истинной причине, из-за которой погибло такое количество рядовых и офицеров вверенного ему батальона. Но он ничего не знал! Как не знал и о солдатском бунте, возникшем после того, как его отозвали в Ташкент и за глаза очернили перед личным составом. И о том, что карты боевых действий и аппаратные журналы полка на следующий же день были изъяты представителями военной разведки. Зато позже Петр Романович прочитал мемуары генерал-полковника Виктора Меримского. В девятой главе «В погоне за львом Панджшера» было сказано:
«Подполковник П. Суман зачастую забывал, что только он лично несет персональную ответственность за целесообразность принятого решения на бой, правильность и обоснованность решений, принимаемых в ходе боя, за наиболее эффективное использование сил и средств к бою, за выполнение задач, и, конечно, за жизнь подчиненных. Только этим можно объяснить, что в ходе боев в ущелье Панджшер подполковник Суман изменил свое, утвержденное командиром дивизии решение, что не было вызвано условиями остановки и не доложил ему об этом. Он приказал командиру 1-го батальона наступать вдоль ущелья без предварительного овладения господствующими высотами, прилегающими к нему. Командир батальона, получив такой приказ, сам никаких мер не принял. В результате такого преступно-халатного отношения к организации боя, были грубо нарушены основные принципы боевых действий в горах...»
Тогда комполка осознал — именно его сделали «козлом отпущения». Ему стали понятны интриги высшего командного состава относительно него в те далекие годы.
— 2 мая, по завершению вывода батальона из ущелья Хазара, эвакуации раненых и убитых, я был вызван командующим армией генералом Генераловым. Но мне сказали, что он занят в Панджшере, поэтому принять не может. Меня направили в Ташкент к командующему Туркестанского военного округа. Каждый день с утра до вечера я ожидал вызова. И так в течение двух месяцев. Ответ один — командующий занят. Но меня вызвал военный прокурор округа генерал-майор юстиции Иван Лебедь. Я изложил ему суть дела и написал объяснительную. Было приказано — ждать вызова командующего войсками округа. И опять с утра до вечера ожидание вызова. Виновным я себя не считал. Но была страшная боль утраты, а еще обида. Ведь никто меня не принимал и не пытался разобраться в том, что произошло. И я решил, что кто-то уже доложил, и убедительно, если ко мне нет вопросов, — с горечью вспоминает Петр Романович.
Более чем через два месяца Сумана вызвали в управление кадров и направили в Белорусский военный округ для прохождения дальнейшей службы. Ему не объяснили причину, по которой он больше не служит в Афганистане. Он прибыл в Минск, где год и восемь месяцев был «за штатом», затем назначен начальником штаба полка «кадра». Это было понижение в должности на три ступени. Вскоре пришла характеристика за подписью генерала Ремеза, чуть позже и Богданова, где говорилось, что командир полка потерял управление, проявил трусость и другие низкие, порочащие личность, качества. Рекомендации — разобрать на партсобрании и исключить из членов КПСС. Только благодаря порядочности начальника политотдела В. Автономова на заседание парткомиссии был приглашен только что вернувшийся из Афганистана заместитель командующего 40-й армией по вооружению генерал П. Крянга, который часто бывал в полку и хорошо знал командиров полка и батальона. Тот доложил, что за 1983 год полк, которым командовал Суман, был лучшим, и поэтому освобождение долины Панджшер доверили ему. Благодаря этому Петр Суман не был исключили из партии.
В бою кто выше, тот и царь!
Петр Суман с Королевым тщательно разработали план операции, детально проигрывая некоторые сложные элементы (преодоление перекрестка Сах и Хазара, пещерных участков местности и т.д.). Согласно замыслу, рота капитана Кирсанова должна перемещаться справа, по гребню господствующих высот, прикрывая боевой порядок батальона. С воздуха — пара МИ-24, авианаводчик рядом с командиром батальона.
29 апреля в пять часов утра «Клен» (позывные Королева) отправился на выполнение боевой задачи. В этот же день к 17.00 он вышел на указанный рубеж и закрепился на господствующих высотах для ночевки, используя на местности кладбище. Тогда и состоялся по радиосвязи очень неприятный разговор между Суманом, Логвиновым и Королевым. Генерал требовал, чтобы рота покинула господствующие высоты и шла вместе с Королевым по низу ущелья. Суман возражал, но Логвинов настаивал. Королев отказывался подчиниться командиру дивизии, говоря, что не будет отходить от намеченного с Суманом порядка боевых действий, тем более, что о предполагаемом бое с наемниками уже было известно.
— Логвинов требовал своего, и я сильно разозлился. Высказал ему все, что думал. Потом добавил: «Товарищ генерал, помните закон гор: в бою кто выше — тот и царь!» — имея в виду, что в бою в горах преимущество у того, кто выше располагается. Командир дивизии стушевался и больше не настаивал. Я не мог даже предположить, что утром он самостоятельно выйдет на связь с командиром батальона и обманным путем и угрозами добьется своего. Ведь это предательство! Естественно, никто мне даже слова не сказал, что я отстранен от командования батальоном. Потому что я не был отстранен! 30 апреля в пять утра я последний раз разговаривал лично с Королевым. Он тогда собирался действовать по нашему плану. Значит, Логвинов после меня вошел в сеть и приказал действовать иначе. Только спустя 23 года мне стало понятно, почему Королев не связался со мной после этого. Если командир дивизии сказал, что я отстранен, то связываться не с кем, — с болью вспоминает Петр Романович.
30 апреля в 11.20 комполка «Стрела» получил доклад, что «Клен» остановлен плотным автоматическим огнем. Зная боевые возможности батальона, его вооружение и боевой порядок, моральный дух солдат и сержантов, решительность и четкость действий командира батальона, он предполагал, что батальон быстро сломит сопротивление противника. Бой не вызывал особых опасений, так как Петр Суман был уверен — третья рота находится наверху, на гребне господствующих высот, и дело небольшого промежутка времени, чтобы она переместилась на рубеж эффективного огневого воздействия для подавления противника. Однако время шло, а перелом не ощущался.
— Я вышел на связь с «Кленом», но связист доложил, что Королев командует, но ранен и отстреливается, а снайперы ведут избирательный огонь, ориентируясь по антеннам радиостанций, выбивая командиров. Через полчаса получил доклад о гибели командира батальона Королева. Пытался разобраться, где и что делает третья рота на высотах, но не видел результатов ее прикрытия. Затем мне доложили, что командир роты погиб, а рота каким-то образом очутилась на тропе, а не на высотах согласно решения и приказа, — вспоминает Петр Суман.
Не понимая, каким образом батальон оказался без прикрытия, Суман доложил командиру дивизии Логвинову о случившемся и своем решении направить разведроту капитана Гринчака (впоследствии Героя Советского Союза) с саперами для укрепления батальона. Он уточнил задачу начальнику штаба, находящемуся на командном пункте полка, и лично выехал в боевые порядки батальона.
— Тридцатого апреля в 18.00 мой заместитель В. Конев с разведротой вышел в боевые порядки батальона и доложил: «Головной дозор, охранение и главные силы батальона понесли потери, 3-я рота находится не на высотах, а внизу, на тропе, откуда повлиять на исход боя не может и ее сверху противник забрасывает гранатами». Тогда я начал организовывать ее выход из-под огня противника и эвакуацию солдат.
«Продукт советской системы»
То, что генерал Логвинов изменил план действий, известно замполиту батальона Сергею Грядунову, так как сам Королев сказал ему об этом. Сей факт доподлинно известен и Юрию Васюкову, который был в то время начальником связи 682-го полка и обеспечивал переговоры между командирами дивизии, полка и батальона. Когда генерал Логвинов отдал необдуманный приказ Королеву и пригрозил трибуналом, начальник связи армии, присутствующий тогда на командном пункте полка, дал распоряжение записывать связистам все переговоры в журнал. Но, возможно, сохранились записи разговоров? Во всей этой истории возникают вопросы: почему не состоялся трибунал, хоть предварительное следствие было проведено? Почему после трагедии генерала Логвинова перевели на равнозначное место службы? Почему постарались замять это дело, негласно сделав виновным погибшего комбата Королева и комполка Сумана, о чем свидетельствуют мемуары того же Меримского? Думаю, ответ прост — не сам же Логвинов решился на такой шаг. Наверняка и ему был дан «сверху» соответствующий приказ. Поэтому и замалчивалась столько лет истина. Поэтому Суман так и не получил свои заслуженные награды. Хотя в январе 1984 года он был представлен к ордену Красной звезды и очередному воинскому званию «полковник» досрочно за проход и разблокирование крепости Саяд (провинция Парван), а в апреле 1984 года за освобождение всей долины Панджшер он представлен к ордену Красного Знамени.
— Я, командир полка, продукт советской системы, воспитанный в лучших традициях военной школы и думать не смел, что генерал, командующий или другой военачальник может безответственно заявлять, врать, предавать что угодно, кого угодно — в угоду чего?! Как можно было отстранить меня от должности без всяких на то оснований, молча, не заслушав? Преступнику и то дают последнее слово. Как мог генерал Меримский написать в мемуарах, что командир полка изменил решение, если он его не менял? Как можно было обвинить меня в том, что я потерял управление, когда не только его не терял, но усилил с началом боя и затем сам ушел в боевые порядки батальона и организовал выход из боя? Почему Меримский называет в своих мемуарах Ахмад Шаха Мосуда «львом Панджшера»? Он за столицу Панджшера Руху боролся, как лев? Нет! Он, за свое родовое гнездо Базараки боролся, как лев, не жалея ни крови, ни жизни? Нет!
Никто не знает такого боя, где бы Ахмад Шах Мосуд управлял военной группировкой и боролся, как лев, со звериным оскалом. Мы гоняли его по горам Гиндукуша как последнего шакала и ему места там не было, он прятался в Париже и т. д. (закупал бойцов Иностранного легиона). А львом его В.А.Меримский возвеличил за львиный бакшиш, который он мог позволить себе. Я бы сказал так: Ахмад Шах Мосуд — «Лев» Панджшера — это миф, выдуманный Меримским и ему подобными. Легенда, придуманная генералом, за афганский бакшиш! — с возмущением сказал Петр Суман.
Прошло время... полураспада совести?
За пять дней мы проехали более 4000 километров. В каждом городе нас ожидали «братские сердца» и долгие разговоры за полночь. В Минске мы встретились со старшим сержантом запаса Алексеем Степановым, который тоже участвовал в бою 30 апреля 1984 года. Председатель Белорусского союза ветеранов Афганистана Владимир Борщев со своими коллегами были радушны и посадили во главу стола Петра Сумана, отметив, что отныне это его место. «Черный командор», говоря слова благодарности, с трудом сдерживал слезы.
— 23 года думал, лучше бы я тогда погиб с батальоном. Разве назовешь жизнью ад, в котором живу столько времени? Только боевые товарищи верили в мою невиновность, хотя я был уверен — умру со страшным клеймом, которым пометили меня бездарные и лживые командиры, — сказал он.
В тот день в Минске нам пообещали сделать все возможное для моральной реабилитации бывшего командира полка Сумана. Обнадеженные, мы отправились в Россию — в Балабаново, где встретились с женой погибшего комбата — Натальей — и возложили на могилу Королева цветы. 8 октября нас ожидали в Калуге Александр Мокров и Александр Бояркин — члены Калужского «Боевого братства». 9 октября мы вернулись в Украину — в Чернигов. Там нас встречал ветеран 2-го батальона 682-го полка Юрий Русанов, близкий друг рядового Олега Шаповала, погибшего тогда в Панждшерском ущелье. С ним и младшей сестрой Шаповала мы были могиле Олега и посетили школу № 27, названную в его честь. А вечером встретились с родителями погибшего бойца.
Весь наш путь я бы назвала Дорогой Памяти. Живой памяти, которая не горит в огне и не тонет в воде. Ее носители — боевое братство, для которого не существует государственных границ. Ведь это братство рождено в страшной войне и замешано на крови, боли погибших и раненых товарищей, на любви и уважении к своим настоящим командирам и презрении к тем, кто ради «звездочек» на погонах «подставлял» и предавал солдат и офицеров. Вспоминаются слова Петра Сумана, сказанные напоследок:
— Теперь я точно знаю, тем, кто виновен в гибели ребят, придется ответить. Прошло время их полураспада совести. Пора отвечать. Их спросят и Бог, и люди, и судья. Время спросит и солдата, и генерала.
— Сегодня восстановить истину — это дело чести всего нашего «афганского» движения и мы в долгу перед погибшими боевыми товарищами, перед Богом и перед будущими поколениями, — убеждены Владимир Александров, Александр Ружин и все, с кем мы встретились в эти дни.
Окончание. Начало в номере за 2 ноября с. г.
Татьяна ОРБАТОВА, член Национального союза журналистов Украины (Одесская областная организация)
Вы ошибаетесь, докладывая, что противника нет. Он есть, он видит вас, сопровождает незаметно, ожидая вашей ошибки. Я постоянно чувствую перекрестие прицела на спине или затылке.
— Я, командир полка, продукт советской системы, воспитанный в лучших традициях военной школы и думать не смел, что генерал, командующий или другой военачальник может безответственно заявлять, врать, предавать