Колесо жизни

В августовскую жару оказались мы с другом в центре Мещеры - близ Касимова. Горели леса. На дорогах то и дело попадались пожарные машины, бульдозеры, автомобили с озабоченными людьми.

Леса заполнила синева дыма, глаза от него слезились, местами машины ехали с зажженными фарами. В какой-то низине задымлённую лощину, как призрак, перебежал лось.

Мы стали искать, где бы надёжней заночевать, и, углубившись по проселку с мощеной дороги в сосновый бор, услышали вдруг крик петуха. Это был знак жизни. И сразу мы увидели деревеньку, уютную, но маленькую и, как оказалось, оживающую только летом, когда наезжали дачники из Рязани. «Неужели из старожилов никого не осталось?» - «Да нет, живет кое-кто и зимой. Но хозяйство сохранилось только у дяди Коли. Вон его дом».

Дядя Коля спал после обеда и вышел к нам, щурясь от солнца и приглаживая ладонью густую, как у молодого, шевелюру, побелённую восемью десятками лет. «Ко мне…» - «Да, вот заехали, отчасти убегая от дыма, отчасти - из любопытства». - «Ну-ну, - сказал неопределённо старик, поглаживая рукой чёрного кобелька. - С пожарами, боюсь, не получилось бы, как в 72-м. Огонь у нас на Мещере всегда был бедствием. Недаром перед избами в деревнях кирпичные амбары ставили. В них добро сохранялось».

Говорил дядя Коля (Николай Гаврилович Клюев), слегка шепелявя. Он, понимая это, и со стариковской улыбкой, приоткрыв рот, показал один-единственный зуб. «Остальные колесо жизни съело». Сказано это было без огорченья, всему, мол, свое время. Присев на скамейку, слово за слово - узнали обычную по деревенским меркам жизнь тут, в мещерском бору.

Мальчиком дядя Коля был пастухом. «Скотину держали в каждом дворе. Пастух в деревне - не первое лицо. Но мне это дело нравилось… С каких лет себя помню? С пяти: пожар тогда был - страшно вспомнить. Всё ж кругом деревянное, если и ветерком потянуло, то в амбарах только и можно было спасти барахлишко. А как пастушество… В нём много было приятного для меня. Лес для тех, кто его понимает, - царство небесное. Каждая травинка с травинкой в нём шепчется. По утрам роса блестит под ногами. И едва ли не каждый день видишь что-нибудь новое: глухарка под елью сидит и думает, что не вижу её; зайчишка под носом у коровы зелень пощипывает; цветы разные появляются; затаившись, видишь, как птица гнездо мастерит. Однажды видел, как лось, смешавшись с коровами, на коленях, вытянув шею, грибы собирал. Мы мухоморов боимся, а лоси едят их жадно и, полагаю, с пользою для здоровья. День у пастуха длинный, но мне в лесу скучно никогда не было.

Но не почетным в деревне считалось пастушье дело, и родня настояла, чтобы я в ФЗУ учиться пошел. Я послушался и поехал в Москву. Учился прилежно. Выучился на сантехника: трубы, раковины, отхожие места в домах. Два месяца проработал в Москве и вдруг потянуло назад в деревню, так потянуло, что снился мне лес с дорожками в сосняках, с муравейниками, с пенёчками заветными, где сиживал. Бросил сантехнику и объявился тут, в Бучневе, и опять - в пастухи. Потом армия. Пошел охотно - интересно было новые места увидеть. И повезло очень - попал в пограничники. Ну, знаете - зеленая фуражка, лошадь послушная под седлом, винтовка, бинокль. Гляну, бывало, в стёкла через границу - интересно, но сравниваю и с радостью думаю: у нас, у Оки, на Мещере лучше. А как своё отслужил - опять сюда, и опять в пастухи. Как мальчишка, радовался каждому дню. Двенадцать лет баб будил по утрам хлопаньем своего кнута.

А зимой пастух отдыхает. Домишко себе соизладил, сарай, сеновал, конюшню, курятник, амбар, колодец с соседом вырыли - вот оно всё, что полагается иметь человеку в деревне. Но лес и зимой к себе звал. С ружьём я не баловался, любил наблюдать всё живое. И как-то так получилось, переманили меня из пастухов в лесники. Двадцать пять лет в этой должности опять топтал я лесные дорожки. Для кого-то лес - дрова и строительный материал, а для меня - радость жизни. Кажется, всё живое в лесу меня понимало и принимало. Видел, как ловит ястреб тетёрок, как филин слетает с гнезда, как сойка прячет орехи во мху, как лоси от комаров по уши залезают в воду».

«С волками приходилось встречаться?» - «А как же, много раз. Волк нахален, но человека боится…» На этом вечерняя беседа наша окончилась.

АУТРОМ мы снова встретились на скамейке. Во всей деревне только у дяди Коли сохранился хозяйский двор с живностью. Корова в нём, телёнок, две лошади, две собаки, утки с утятами, генеральского вида петух с гаремом пёстреньких кур. Кот Дымок, поглядывая на гостей, ревниво тёрся о хозяйскую ногу. «Они все его любят…» - вставляет слово в наш разговор жена Николая Гаврилыча.

Корову хозяйке доить уже тяжело. Выручает бывший пастух - ставит ведёрко и, как заправский дояр, наполняет его молоком. «Летом две такие посудины в день наполняем».

«А что лошади?» - «Лошади… Сейчас покажу». Николай Гаврилыч выводит из конюшни стройную, с лоснящимися боками кобылу Каштанку. Радуясь свободе, лошадка заливисто ржёт - хочет, чтобы выпустили и подругу. Мальчишки дачников сбегаются поглядеть на лошадок. «Каштанка - донской породы. Такой резвости лошадь была разве что у Буденного, - по-мальчишески хвастается хозяин. - Конечно, нелегкое дело в мои-то годы заготовить на зиму сена двум лошадям и корове. Но пока что справляюсь. С лошадями я кое-что подрабатывал раньше - кому огород вспахать, кому дров привезти. Но теперь это уже не под силу. Лошадей держу только из-за любви к этим друзьям деревенского человека. И они эту любовь понимают. Знали бы радость, когда Каштанка мордой тычет мне в щёку, благодарит за гостинец - подсолённый кусочек хлеба».

У двора Николая Гаврилыча стоят сани, телега и возле неё пара старых, давней работы колёс. Хозяин этого снаряжения стал рассказывать, как раньше такие колёса гнули. Собака крутится рядом, демонстрируя приязнь Гаврилычу. «Принеси Джеку чего-нибудь на зуб», - просит зятя старик. Собака благодарно суёт нос в плошку с едой, а «лесной человек», наблюдая за Джеком, вспоминает вдруг о волках.

«ВОЛК первый раз себя показал, когда я был еще пастушком. Вечером пригоняю стадо в деревню - одного телёнка в нём не хватает. Туда-сюда - нет телёнка! И только утром обнаружили его возле опушки километрах в трёх от деревни. Половину добычи волки сожрали, остальное было уже облеплено зелёными мухами. И обнаружился человек из соседней деревни, видевший, как зверь, вцепившись зубами в ухо телёнка, хвостом его подгонял - уводил от места, где паслось стадо.

Позже волков видел я не однажды. Запомнился случай: волк трусцой нёс в зубах зайца, оравшего, как ребёнок, - видно, хотел отец волчат поучить, как охотиться. По следам видел, как волки гнались за лосем. Этого великана они побаиваются, норовят на лёд его выгнать.

Последний случай был в марте три года назад. И где? Вот тут, у дома. Вечером залаяли обе собаки. Хозяйка выбежала и шумит мне в избу: «Волк! Волк! Джека нашего поволок!» Ну, я выскочил не одетый, заорал что есть мочи, палкой по изгороди застучал. Волк бросил Джека и скрылся. Я оглядел пострадавшего - ни ран, ни царапин на нём не увидел, но смертельно волк его напугал. Потолковав о странном случае, успокоились. А через день утром сосед прибежал, рассказывает, что видел волка - рылся в отбросах у дома. Потом еще видели зверя два раза. Я стал догадываться, в чем дело. И тут опять сосед прибегает: «Волк залез под крыльцо!» Я схватил вилы и к тому месту. Сразу понял, что боя не будет - зверь лежал мёртвый.

Это была волчица. Старая, со «съеденными» зубами. Охотиться уже не могла и прибилась к деревне - разжиться хоть чем-нибудь. У волка колесо жизни не очень большое - пятнадцать лет, и вот она, старость: бегать, как прежде, не может, и нечем жертву схватить. Этой волчице околеть суждено было под деревенским крыльцом. Она удалилась, как видно, от стаи, иначе её бы свои сожрали - по волчьим законам это вполне возможное дело. Всё живое на кругу жизни имеет конечную станцию».

«КОСТИ мои чуют: погода должна измениться. И слава богу, это поможет пожары в лесах потушить», - сказал на прощанье старожил мещерского Бучнева.