Челышев:
– В гостях у нас Даниил Страхов, молодой артист театра и кино. Хотя не знаю – для вас словосочетание «молодой артист» – это, может, как-то вас коробит?
Страхов:
– Скорее льстит.
Челышев:
– Просто, учитывая то, как вас народ знает и любит, пора, наверное, думать о званиях и степенях и прочее. Но это к слову. На наш сайт kp.ru пришло огромное количество вопросов, когда мы объявили, что вы станете нашим гостем и у слушателей есть возможность задавать вам вопросы. Наша программа называется «Суперстар», и ее гости, и вы, Даниил, – в прямом смысле звезды. Поэтому сегодня хотел бы поступить по методу Робинзона Крузо: расспросить и о положительных сторонах статуса известного человека, звезды, и о сторонах негативных или тех, что вас тяготят.
Страхов:
– А Робинзон Крузо при чем?
Челышев:
– А Робинзон, когда попал на необитаемый остров, на одной стороне бумажки написал позитив своей ситуации, на другой – негатив. Позитив перевесил, надо сказать, и поэтому Крузо продержатся на острове практически в одиночку лет 28.
Страхов:
– Я готов следовать за вами, как вы поведете разговор, так я его и буду подхватывать.
Челышев:
– Тогда давайте начнем с позитивных сторон. В чем вы видите плюсы, преимущества такого вашего статуса?
Страхов:
– Ни в чем. Все преимущества известного, скажем так, человека – человека, на которого обращают внимание, которого узнают на улице, они все кажутся плюсами, – если человек тщеславен до такой степени, что, когда добивается этой славы, начинает купаться в ее лучах и ничего, кроме нее, не видит. После этого на самом деле практически в ста процентах слава этого человека быстро заканчивается. Потому что это то самое первое искушение, которое если человек не преодолевает, если он не перестает обращать на это внимание, если он не заставляет себя идти дальше и не воспринимает это для себя как некое обременение на самом деле, то как художник он заканчивается в этот самый момент, если не использует, как Энди Уорхол, в каких-то своих творческих играх.
Челышев:
– А если он говорит себе: я должен сделать большее, чтобы на меня обрушилось больше славы, – это нормально?
Страхов:
– Это если ты делаешь как режиссер спектакль, чтобы получить премию, или снимаешь фильм для того, чтобы получить какую-нибудь ветвь, или веточку, или статуэтку.
Челышев:
– Медведя.
Страхов:
– Или мишку какого-нибудь. Ты можешь его получить. И каждый из людей, который занимается моей профессией, знает этих режиссеров и эти картины, которые создаются на самом деле действительно талантливыми людьми. Но сразу видно: фильм снят на фестиваль. С актерами сложнее. Потому что актер, который работает на премию, – это уж совсем надо сложно продумать. Но видно просто по некоему жизненному пути человека, насколько он зависим от того, как про него говорят, как часто про него говорят, как много про него говорят. Как часто он появляется в телике по поводу и без повода. Соответственно, кто-то из этих людей начинает надоедать, кто-то сам себе надоедает и вовремя уходит. Что касается меня, возвращаясь к вашему вопросу о прелестях известности… С одной стороны сознательно, с другой – так получается, что в последнее время довольно редко куда-то хожу, и в частности ваше приглашение – одно из редких приглашений, которое я принял. Почему я это делаю так редко? Не только потому, что этих предложений все меньше и меньше, ибо это зависящая одна от другой история: чем меньше ты соглашаешься, тем меньше тебя будут приглашать. Просто я не вижу больших тем для разговора: ну о чем я могу поговорить? Я ощущаю себя не настолько внутренне богатым человеком, мой внутренний мир не столь обширен, чтобы каждый день приходить в прямой эфир и выдавать на-гора какую-то очередную мысль.
Челышев:
– Давайте называть вещи своими именами. Люди вашей профессии говорят: я хожу торговать лицом – просто показаться и лишний раз о себе напомнить, и прочее, и прочее.
Страхов:
– К сожалению, это так и есть. И в любом случае все на продажу. Конечно, есть такой мотив в нашей профессии. Именно поэтому в последние десятилетия, даже на протяжении последних десяти лет, в которых я нахожусь в актерской профессии, я и так уже вижу тенденцию к тому, что людей моей профессии перестают уважать на улицах, перестают уважать гаишники. Если ты сам не заставишь себя уважать, просто в частном, приватном разговоре, очень часто к тебе тот же гаишник начинает относиться: а, ты человек из телевизора. Это не то отношение к артисту, которое было раньше, когда читаешь воспоминания Высоцкого, книги про Даля – там статус артиста, актера был совершенно иным. К сожалению, это время безвозвратно ушло, и с этим нужно смириться.
Челышев:
– А вы для себя решили, что не хотите по поводу и без повода появляться. Это как-то сказалось на количестве профессиональных предложений, которые вы получаете от режиссеров?
Страхов:
– Я не думаю, что здесь есть прямая связь. Я даже думаю, что зачастую нужно иметь в себе мужество как бы затаиться. Если ты все время трепещешь по поводу того, что тебя забудут, если ты этого боишься настолько явно, что по этому поводу перестаешь контролировать свои эмоции и свое я, если хотите, в неком информационном пространстве, которое ты сам можешь контролировать, – значит, ты уже немного не отдаешь себе отчет в том, кто ты и что ты – как замечательно говорил главный герой в фильме Андрея Тарковского.
Челышев:
– Перейдем к вопросам, которые поступили на наш сайт kp.ru, – естественно, периодически возвращаясь к каким-то позитивным сторонам того статуса звезды.
Страхов:
– Я про позитивное ничего не говорил еще.
Челышев:
– Вот поэтому и хочу исподволь вас к этому подвести. А ощущение того, что вы своей работой людям радость приносите, – разве это не позитив?.. Но без ложной скромности.
Страхов:
– Пожалуй, что так.
Челышев:
– То есть вы понимаете, что не зря свой хлеб едите?
Страхов:
– Когда к тебе подходят люди после спектакля. Это приятно, приятно, когда берут автограф. Но когда ты видишь, что люди действительно немного сбиты со своего привычного обыденного существования, когда ты видишь, что в их глазах что-то происходит, когда к тебе подходят люди – видно, что в их глазах что-то поменялось, что их это задело, что их это взволновало, что они потом придут домой и их эта история не отпустит… Брать ли «Варшавскую мелодию», или «Ревизора», или «Идеального мужа». Конечно, в этот момент ты думаешь: наверное, все не так плохо в этом мире и этим стоит заниматься.
Челышев:
– Вы сейчас сознательно только театральные работы перечисли?
Страхов:
– Я перечислил театральные работы по той причине, что, выходя со служебного входа театра, ты имеешь возможность каждый раз либо убеждаться, либо не убеждаться в том, что ты делал что-то правильно и хорошо сегодня: либо попал в зал, либо не попал в зал – ты сначала это чувствуешь или не чувствуешь на сцене. И иногда бывает так, что ты получаешь слова благодарности за кулисами.
Челышев:
– А я уж было расценил…
Страхов:
– Кино – это другая история. Ты получаешь некий результат намного после. Сначала ты в кадре, и ты не знаешь, как это будет сделано, как это будет смонтировано. Ты даже не знаешь толком, как ты сыграл. Потому что твои внутренние чувства и ощущения режиссера часто могут не совпадать. Потом все монтируется, озвучивается, сводится воедино: звук, монтаж… И только потом на экране ты получаешь результат из этого исходного материала – и либо он попадает к зрителю, либо проходит мимо. Это совсем другая технология производства.
Челышев:
– Давайте тогда уточним. Артист нередко говорят (большей частью приватно): кино – да, но театр – это сложнее, это корень нашей профессии, это истоки, это эпицентр, если угодно, данного естества.
Страхов:
– Можно не продолжать, я понял, о чем вы говорите. Для меня есть две составляющих профессии: театр и кино. Каждая из них в определенный момент моей жизни либо дает мне что-то новое, либо не дает. Конечно же, в театре больше драматургического материала. Сейчас телеформат, киноформат практически не могут предложить того драматургического объема. Но вот предлагают тебе «Грозу» Островского, и она идет в пакете с режиссером, который может тебя не устроить, с партнерами, которые тебе не нравятся… Везде есть свои «но». И драматургический материал не всегда является краеугольным камнем. Хотя, конечно, без него артист задыхается.
Звонок от Марины:
– Даниил, у меня к вам вопрос про кино. Я читала почти все ваши интервью, и почти в каждом, в котором упоминается сериал «Бедная Настя» и ваш герой, Владимир Корф, – вы начинаете литературизовать журналиста, менять тему или пренебрежительно отзываться о роли. Главное вы сказали, что зрителей, которые любят «БН», нужно воспитывать, так как у них нет курса, они смотрят телевизор, как помойное ведро. И воспитывать нужно на примере телесериала «Исаев». Вы бы добились такой карьеры, таких ролей, если бы в вашей жизни не было этой «Бедной Насти», и каким образом вы собираетесь воспитывать людей с помощью сериалов? Воспитать могут родители, учителя. А фильмы, книги – из них можно только извлечь уроки, познать самого себя, что хорошо и что плохо.
Челышев:
– А не есть ли это воспитание?
Страхов:
– Очень сложносочиненный вопрос, даже высказывание во всех смыслах этого слова. Оно, в общем-то, точное. Хотя там есть небольшие перегибы и перевиры. Не обижайтесь, но все немного сконцентрировано, как в новостном выпуске. Я не то что открещиваюсь от этой несчастной «Бедной Насти». Нет, просто поймите меня. Это было для меня достаточно давно, и любые разговоры на эту тему, честно говоря, невозможны: ну сколько можно? Все-таки это не «Война и мир», будем откровенны. О чем тут так долго можно говорить? Честно говоря, меня, с одной стороны, удивляет, а с другой – наверное, некая моя лепта в этой работе есть, что так до сих пор она у многих на устах. Но поверьте мне, если бы я согласился на ту же самую «Бедную Настю – 2», то это было бы совсем не тем, что бы ожидали вы, Марина, и совсем не тем, чего бы хотел я. Потому что из этого материала нужно бы было выкарабкиваться каким-то совершенно парадоксальным образом и делать что-то совершенно парадоксально другое, чего никто бы не ждал. А никто на это не был готов. Любое творчество воспитывать не должно. Оно должно задавать вопросы. Воспитание – это не цель, не задача. Это выхлоп: получилось – хорошо, если кто-то о чем-то задумался – замечательно. Нет – ну нет и нет. Это извечная тема, извечные вопросы: должно ли искусство воспитывать?. И постоянно на протяжении последних 15 лет наше родное телевидение отвечает на этот вопрос однозначно: телевидение должно развлекать. По поводу воспитания не знаю, но по поводу развращения знаю точно, что телевидение способно развращать зрительский вкус. И плохие сериалы способны этот вкус развращать. Я не говорю про «Бедную Настю». Если сейчас сравнить «Бедную Настю» с той продукцией, которая выходит на наше телевидение, то, конечно, «Бедной Насте» надо дать американского телевизионного «Оскара» и поставить ее в бронзе перед «Мосфильмом».
Челышев:
– Вы начали отвечать на первый из поступивших на наш сайт вопросов. Ольга напоминает вам об одном из ваших интервью: вы говорили, что телевидение превращает зрителей в одноклеточных. А как обстоят дела с современным театральным искусством, спрашивает вас Ольга, поменялись ли вкусы и предпочтения современного театрального зрителя за последние 5–10 лет? И репертуар: как уровень его изменился, поднялся, повысился, понизился?
Страхов:
– Я не знаю. Я настолько редко хожу в театр. Вчера я был на последнем спектакле «Бумбараш». Это знаменитый спектакль «Табакерки», который игрался 18 лет. Они сыграли порядка 250 спектаклей. Это спектакль, который идет одну пятую века, и это тот самый уровень, на который смотришь и понимаешь, что воспитывает – не воспитывает, тут даже не задаешься таким вопросом. Потому что это классно сделанная вещь, которая оставляет в душе очень хорошее послевкусие. Хотя никто тебе с указкой не назидает: это хорошо, это плохо; красные плохие, белые хорошие – или наоборот. Это легкая смешная, бесконечно стильная история, которая не стареет на протяжении этих 18 лет. Что сейчас происходит в современном театре? Да бог его знает. Что-то мне нравится, что-то не нравится. Я сам иногда это произвожу, а не являюсь потребителем. Скорее, тут этот вопрос надо задавать зрителям или критикам.
Челышев:
– Даниил, мы остановились с вами на вопросах воспитания через кино- и театральный продукт.
Страхов:
– Немного ни о чем мы разговариваем, я сам это чувствую. Возвращаясь к вопросу Марины по поводу того, что было бы со мной, не будь «Бедной Насти». Ну что тут скажешь: история не терпит сослагательного наклонения. Я не знаю, что было бы. Может быть, тогда бы «Дети Арбата» прозвучали бы номером один в тот период моей кинотелекарьеры. Я не знаю. А может быть, вообще ничего бы не прозвучало, и я бы сейчас не сидел в студии «Комсомольской правды». «Бедная Настя» для меня – это сыгранный материал, пережитой материал. Это большая эпоха моей жизни. Целый год это все продолжалось, это безобразие. Ну хватит уже. Поверьте, что при всем при том я с нежностью отношусь к поклонникам и поклонницам, к людям, которым этот материал нравится и которых это зацепило. И благодарен вам за это бесконечно. Ибо та же «Бедная Настя» пригласила людей в театр, они пришли на «Варшавскую мелодию», они пришли на «Ревизора» и так далее. И конечно же, я здесь сижу в том числе и поэтому. Безусловно, я признаюсь в этом, Марина.
Челышев:
– Может быть, нашим слушателям будет проще вас понять, если мы скажем: дорогие друзья, ну вы же не задаете себе вопрос, не ставите под сомнение напрасность или необходимость вашего нахождения в высшем учебном заведении, где многие отсидели по пять лет, а потом в итоге занимались чем-то другим. Ну было, действительно, давайте относиться к этому как к пройденному этапу жизни. Это положительная или отрицательная сторона вашей известности? Ведь это часть вашей жизни, а люди вам со стороны советы дают.
Страхов:
– Люди вспоминают не только «Бедную Настю». Они вспоминают еще сериалы, которые я бы не хотел видеть в своей творческой биографии. И зачастую эти сериалы – «Бедную Настю» оставляем и не говорим про нее, чтобы никого не обидеть, – зачастую, особенно когда ты выезжаешь в провинцию, они вспоминают те названия, которые в душе твоей ничего не оставили. К сожалению, опять-таки возвращаясь к разговору о воспитании, людей часто, особенно за сотым километром от МКАД, воспитывает телеформат, который к художественному вкусу отношения имеет мало.
Челышев:
– А как воспитать художественный вкус?
Страхов:
– Как кто-то сказал: культура – это тонкий слой кожуры на толстом теле бескультурия. Цитата приблизительна.
Звонок от Светланы (Ярославль):
– Прошла информация о том, что вы снимаетесь в сериале «Зоннентау», такое странное название, в том числе среди ваших партнеров Юлия Пересельд. Верна эта информация или вы впервые об этом слышите?
Страхов:
– Я не впервые об этом слышу, спасибо за этот вопрос. Действительно, Карен Оганесян снимает восьмисерийную картину «Зоннентау», где в ролях Юлия Пересильд, Александр Домогаров, Андрей Смоляков и много других замечательных артистов, в том числе ваш покорный слуга. Это почти фантастическая история – про что, говорить не буду. Но в результате всех передряг и сюжетных перипетий это история про то, что вечная жизнь – это не так хорошо, как кажется.
Челышев:
– Заинтриговали. Какой канал делает – тоже говорить не будем?
Страхов:
– Я просто боюсь соврать… кажется, второй, то есть канал «Россия».
Звонок от Тамары:
– О сериале «Бедная Настя». Поддерживаете ли вы отношения с кем-нибудь из коллег по «Бедной Насте», в частности с Еленой Кориковой?
Страхов:
– В связи с этими вопросами возникает некое ощущение внутренней усталости. Петя Красилов является моим старым добрым другом, товарищем. Мы с ним очень редко видимся, реже, чем хотелось бы. Но когда видимся, нежно обнимаемся и обещаем друг другу сходить куда-нибудь и посидеть. Потом это обещание растягивается до следующей случайной встречи где-нибудь в коридоре редакции или «Мосфильма». И так время от времени нас пересекает в наших творческих путях, потом мы опять расстаемся и очень редко видимся, к сожалению.
Челышев:
– Давайте поставим жесткое условие: друзья, никакой «Бедной Насти».
Страхов:
– Не надо ставить никаких жестких условий. Если зрители и слушатели хотят про это спросить – у них уникальная возможность наконец-таки поговорить.
Челышев:
– Ну хорошо – если вопрос будет не о «Бедной Насте», вы автоматически подниметесь в наших глазах.
Страхов:
– Не надо уничижать людей такими вещами. Если им хочется об этом поговорить – пусть говорят.
Звонок от Ольги:
– Есть ли у вас какие-то собственные приоритеты в мировом кинематографе. Например, режиссеры «Когито», известные работы которых вам интересны в первую очередь, за чьим творчеством вы следите. Или режиссеры в российском кинематографе.
Страхов:
– Я не скажу, что он меня застал врасплох. Последний фильм, который я посмотрел, который мне очень понравился (режиссера, к сожалению, не помню), – это картина «Месть», получившая в 2011 году приз как лучший иностранный фильм на «Оскаре». Замечательная датская картина. Сложно сказать про что, если кто не видел – обязательно посмотрите. Фильм лично у меня оставил глубокий след. Если говорить про российские картины. То, что сейчас происходит на московском кинофестивале, – не знаю, не вижу, ибо, во-первых, не приглашен, во-вторых, моих картин там нет, в-третьих, снимаюсь в Минске у Карена Оганесяна. Есть масса причин. Конечно, все это я посмотрю в будущем. Но если говорить про конец 2010 года – это картина Светланы Проскуриной «Перемирие», который на днях показывался по Первому каналу в рамках программы «Закрытый показ». Когда я смотрел в первый раз эту картину, я почувствовал, что костяшки моих пальцев вцепились в поручни кресла до боли, потому что я боялся, что Светлана сейчас перейдет ту грань между «можно» и «нельзя», когда фильм скатится в натурализм, в пошлость. И Светлана прошла по этой границе, по этому буквально лезвию ножа, создала уникальную, замечательную картину. И я ей об этом не уставал говорить, и сейчас в прямом эфире признаюсь в этом еще раз. Гас Ван Сэнт – «Харви Милк», это картина не новая. Если говорить про старые любови – Скорсезе, который не стареет; Бертолуччи, который уникальным образом не стареет, создал замечательную картину «Без молодости», или его предыдущая картина про трех молодых людей…
Челышев:
– Кстати, на ММКФ, если интересно, ретроспектива итальянского кино в одном из параллельных показов. Так что можно сходить и посмотреть. Это говорю и вам, и зрителям, слушателям тоже. Вы можете смотреть фильм не как профессионал, не следить за гранью, думать о мысли режиссера – а просто как человек дать возможность картине делать что-то с собой?
Страхов:
– Войти в тебя? Для меня это является первым показателем того, картина хороша или нет. Если она сделана так, что я не вижу, как она сделана, если я не слежу за тем, как это смонтировано, если я даже за сюжетом не слежу, потому что он мне не важен, а важна какая-то надсфера… Если мне важно, что режиссер мне этим хочет сказать, что он мне этим транслирует. Если эта картина меня начинает душевно волновать…
Челышев:
– Раз уж мы заговорили о таких вопросах: о границе между вами и зрителем – профессиональным и непрофессиональным, смотрите, какой интересный вопрос пришел нам на сайт от Анны: «Представляете ли вы дальнейшую судьбу ваших персонажей после того, как сыграна последняя сцена. Например, что будет делать Хлестаков: приедет в отцовскую деревню, засядет писать стихи, поверив в свой талант. А дальше? Кем он станет в итоге, кто из него вырастет?»
Страхов:
– Очень хороший вопрос, потому что, конечно же, когда ты приступаешь к такому сложному материалу, как Гоголь, неплохо задавать себе вопросы по поводу того, кем был персонаж до того, как он въехал в эту пьесу, и кем он, может быть, будет, когда он отсюда выедет, в частности из этого города. Правда, Анна спрашивает про то, как он засядет писать стихи – так, будто это является неким общим местом. Не засядет писать стихи, как будто ему больше делать нечего. С моей точки зрения, Хлестаков станет поэтом, ибо попал он в этот город еще недочеловеком, недовоплотившимся в своем призвании персонажем. Человеком, который свое призвание не нашел. Вот такой вот недоделанный человек. Безусловно, талантливый, ибо если бы он не был талантливым, этот Хлестаков, он бы не смог заморочить голову такому количеству неглупых людей, и сделал это остроумно. Но свое призвание, свой путь он приобрел именно благодаря этой случайной истории, когда его приняли за кого-то другого. И то, что он станет поэтом, то, что с Пушкиным он будет на короткой ноге не только во время гусарских посиделок, а будет куда-то туда тянуться, вот в это пространство – для меня это очевидно, скажем так. В моем Хлестакове это вещь свершившаяся, свершающаяся. Я пытаюсь это транслировать.
Челышев:
– А если вы не видите каких-то сигналов о том, что будет дальше с Хлестаковым, которые исходят от самого Гоголя, – и тем не менее это делаете.
Страхов:
– А Гоголь настолько велик, что он тебе представляет такую массу возможностей для транскрипций своего текста…
Челышев:
– Вот пришло сообщение из Чехии. Махулена пишет: «Большое спасибо за прекрасный спектакль «Вокзал на троих», 8 марта этого года, Прага. Мы очень приятно провели время. Больших успехов в работе и личной жизни, желаю вам здоровья»…Это скорее пожелание, так что спрошу сам: не хотите преподавать? Объясню, почему спросил: мне кажется, вы натура очень цельная.
Страхов:
– Ошибка. Дальше.
Челышев:
– Думаю, что современным молодым людям, которые спешат, летят, прорываются на театральные факультеты и в театральные вузы, было бы полезнее общаться не с седовласыми старцами, хотя, конечно, они тоже важны и нужны, а с человеком вроде вас, который уже что-то сделать успел и при этом от них не очень далеко по возрасту отстоит. Мне кажется, вы с ними на более общем языке будете говорить.
Страхов:
– Не знаю, мне сложно судить. Я боюсь, что этих молодых людей всех буду отвращать от поступления в театральный институт, всем буду говорить всякие ужасы и страхи, что их ожидает. Они мне все равно не поверят и поэтому все равно пойдут, да еще и повалят валом: ага, если нас так пытаются от этого дела отвратить, значит, там точно есть что делать.
Челышев:
– Значит, там точно золотое дно.
Страхов:
– Я у себя не чувствую каких-то педагогических склонностей, мне не хочется никого ничему учить. То ли потому, что я сам в себе, употребляя слово Светланы Проскуриной, «недовоплотился», что ли. То есть я не до конца чувствую свою внутреннюю наполненность. Мне еще нечего так сильно, так много отдавать. Этот сосуд меня еще не распирает.
Челышев:
– Валентин спрашивает: наблюдаете ли вы за обычными людьми, их мимикой, интонацией, жестами, чтобы потом это использовать в своих ролях – так, как делают, скажем, кутюрье: ходят по улице, смотрят, в чем простой народ одевается, потом это воплощают в своих творениях.
Страхов:
– Даже не знал, что они так делают, это интересно.
Челышев:
– Делают, делают.
Страхов:
– Конечно же, когда я вижу какой-то яркий персонаж, который зацепляет мое внимание, то я в него впериваюсь взглядом и впитываю его какую-то внешнюю фактуру…