Знакомлюсь с внуком художника В. Верещагина. С детства врезался в память верещагинский «Апофеоз войны»: гора черепов, победно заслоняющая единственные приметы живой жизни - редкие, худые, едва дышащие деревца… Потом уже узнала, что Василий Васильевич Верещагин, этот «Лев Толстой русской живописи», как его называли современники, писал все свои картины на полях сражений. Поставил целью жизни отвратить человечество от войн. И погиб на войне более ста лет назад, так и не узнав, что человечество отнюдь не подобрело.
- Александр Сергеевич Плевако, - представляется внук Верещагина.
Плевако? Знаменитый юрист девятнадцатого века, о котором уже в нашем двадцать первом вынесен вердикт: «за всю историю отечественной адвокатуры не было в ней человека более популярного, чем Федор Никифорович Плевако». «Гражданским подвигом» назвали его защиту «подстрекателей» бунта крестьян, который правительству пришлось даже подавлять войсками. «Бедность безысходная, бесправие, беззастенчивая эксплуатация всех и вся, доводящая до разорения, - вот они, подстрекатели!» Суд вынес оправдательный приговор. А священника, замеченного в каких-то малых махинациях с деньгами, Плевако оправдал одной фразой: «Он тридцать лет отпускал вам грехи, отпустите их ему один раз!» Имя Плевако стало нарицательным. И не потому только, что был умело красноречив - он по-пушкински «милость к падшим призывал».
МЕЛОДРАМА
- Вы еще и Плевако?
- Да. И тоже внук. Хотя между нами и нет кровного родства.
- Как это?
- Я родился в апреле 1930 года. Моя мама, Лидия Васильевна, дочь художника Верещагина, умерла через несколько дней после родов. После похорон моему отцу из больницы передали ее письмо: «Любимый, ты помнишь мою просьбу, что если я умру при родах, то пусть нашего маленького воспитывает Анна Емельяновна…» Анна Емельяновна была женой Сергея Федоровича Плевако, сына «московского златоуста». Обе семьи жили тогда в Малаховке, дружили, и мама очень любила Анну Емельяновну, свою старшую подругу. Так я в младенчестве попал в семью Плевако.
- А отец? Дети ведь часто сегодня становятся предметом гибельного для них раздора.
- Отец, искренне почитая эту семью, выполнил предсмертную волю жены. Потом, через пару месяцев, его арестовали, сослали на поселение.
- А за что?
- Кто тогда что знал?.. Отец, Владимир Александрович Филиппов, был актером, создателем первого в мире детского театра, потом известным историком-театроведом. Его книги и сегодня хорошо известны. Он не занимался политикой, но еще, к счастью, был не 37-й год. Через два года его вернули. Потом он женился…
- А ребенком вы родного отца знали?
- Естественно. Я называл Владимира Александровича «ПаВало», потом «отец». А Сергея Федоровича Плевако всегда просто и нежно «папа». От меня ничего не скрывали. Я знал, что я Верещагин, но понимал и чувствовал, что моя семья - это Плевако, где меня так любили!..
Когда пришло время получать паспорт, мои деликатнейшие родители предложили: «Может, ты хочешь взять фамилию Верещагин?» Восемнадцать лет прожить счастливо Плевако и вдруг отказаться? Этого я не мог и не хотел. И во время учебы в университете и работы на Московском радио, крупнейшем Иновещании в мире, на котором я прошел путь до его руководителя, мало кто знал о моем родстве с великим художником, хотя, естественно, я его не скрывал. Главное, я считаю, было всегда помнить, что силой обстоятельств мне повезло: я - внук двух великих людей России, и это обязывало к очень многому.
ДРАМА
- Александр Сергеевич, а это правда, что вы спустя 100 лет после гибели деда Василия Верещагина получили из-за него инфаркт?
- Правда. Только, конечно, не из-за самого дела, а из-за клеветы на него. В очень популярном тогда журнале «Огонек» была опубликована чудовищная заметка о нем - «Смерть минус живопись».
- Кому-то не понравился художник Верещагин? Но право каждого человека любить или не любить художника - разве не так?
- Да при чем тут любовь-нелюбовь? В заметке была явная клевета. Дед Верещагин не только в России, в мире был признан великим художником. Но великих художников немало, он первым из великих показал людям страшную картину войны, ее ужасы, страдания, ее катастрофу, призывая человечество исключить войны как способ разрешения конфликтов. Это благороднейшая и ныне актуальнейшая цель в заметке была игнорирована. Признавая, что художник свои этюды рисовал буквально под огнем, журнал сначала подкинул огромной читательской аудитории подленькую мыслишку о том, что «при этом он испытывал тайное удовольствие». А потом уже выступил с открытым забралом, бессовестно, безапелляционно заявив, что - вы только послушайте! - Верещагин - «совсем явный некрофил». Вот вам и инфаркт.
- Ничего себе…
- А как вам такой пассаж? «Как поется в известной песне, «кто хочет, тот добьется», в конце концов Верещагин добился того, к чему неосознанно стремился, - погиб, утонул во время Русско-японской войны». Не кощунственно ли о сотнях погибших моряков знаменитого броненосца «Петропавловск», нарвавшегося на вражескую мину, среди которых был мой дед, рядом с адмиралом Макаровым, делая зарисовки для будущих картин, сказать небрежное «утонули»?
- Я прочла объяснение автора заметки в суде. Подтверждая свою позицию о некрофилии, как можно сказать такое: «Он поехал на войну с Японией, хотя находился в трудных материальных условиях, имел молодую жену и троих малолетних детей»? Тогда и в Великую Отечественную никто не должен был идти добровольно на фронт из-за бедности и наличия детей? Полная неспособность понять великие цели, благородные мотивы. Против «Апофеоза войны» - апофеоз пошлости.
- Да. Мещанская, обывательская мораль. До конца жизни не забуду эти гнусные оскорбления моего деда - гордости России.
- Знаете, такое живое, кровное отношение к человеку, которого вы даже не видели, поражает…
- Да почему? По-моему, это норма для каждого внука, как норма для каждого человека не проходить мимо подлости. Но мое требование к журналу признать клевету в адрес деда не было принято.
- Чем мотивировали?
- Сказали, что я настаиваю на том, чтобы Верещагина оценивали «восторженно-некритически, как в годы советского официоза». Да эти оценки были даны еще современниками деда - Стасовым и Тургеневым, Мусоргским и Третьяковым, Репиным и Ференцем Листом и многими другими. «У нас теперь свобода слова» - еще аргумент. Каждый что хочет, то и пишет. Но ведь уже Герцен предупреждал, что под солнцем не только трава зеленеет, но и зловоние поднимается из сточных канав.
- Это зловоние приходится нам вдыхать ежедневно. Живем между жерновами пошлости и агрессии.
- Ну как тут можно не заболеть сердцу? И я подал в суд иск о защите чести и достоинства деда.
- Плевако защищает Верещагина. Каково звучит!
- Я возглавляю благотворительный фонд сохранения наследия В. В. Верещагина и в Гильдии адвокатов - член комиссии по награждениям.
ИСТОРИЯ
- Суд я выиграл.
- Здорово!
- Сегодня, увы, это было бы уже невозможным.
- Почему?
- Потому что сейчас все те пакости, против которых я воевал, уже не оскорбление - так понизился порог стыда, брезгливости, достоинства, чести.
- Александр Сергеевич, а это верно, что ваш суд - внука в защиту деда - первый в нашей судебной практике?
- Да. Это так.
- А недавно был второй: внук Сталина подал иск в защиту деда, считая, что ни кровавых репрессий, ни Катынского дела не было. Суд он проиграл, но любопытно, почему именно сегодня был подан этот иск. Уловлен подходящий момент? Человек почувствовал, что сегодня можно и выиграть? Ведь почти половина населения тоскует по тирану!
- Что вы хотите, если 40 процентов этого населения за год прочли только одну книгу! Это президент Медведев сказал. Что остается - телевизор? И что эти люди там видят?
- Как-то прошел цикл передач, который я назвала (писала об этом в газете) «эксгумация политических трупов». О палаче Берия - какой он, оказывается, был замечательный отец, пример для многих. Передача о Дзержинском, при котором появился первый наш концлагерь, знаменитые Соловки, кончается призывом Маяковского к «юношам, обдумывающим житье», брать пример с товарища Дзержинского.
- Да пример надо брать с тех предков, которые несут высокие, гуманитарные ценности! Их много в нашей истории. Хотя они, быть может, и не великие исторические деятели.
- А что вам, Александр Сергеевич, лично дорого в первую очередь в ваших предках?
- В Василии Васильевиче Верещагине меня поражает необыкновенное чувство собственного достоинства. «Мне нельзя приказать, меня можно только попросить», - сказал он в присутствии Николая Второго. Я написал и опубликовал исследование «В. Верещагин и царские особы». Власть не любила его - в своих картинах дед показывал ужасы войны и на примере русского войска. Вот мы нередко произносим иронически: «На Шипке все спокойно», когда причин для спокойствия вовсе нет. Но далеко не все знают, что это название картины-триптиха Верещагина. Стоит одинокий, усталый, измученный часовой, и его постепенно заносит холодным колючим снегом… Деда обвиняли в отсутствии патриотизма. А он считал, что любовь к родине включает и правду о ней. И потому, страстно любя Россию, мечтая о том, чтобы его работы остались в России, стал вынужденным эмигрантом. Но ни разу не прогнулся перед властями, гордился: «В моих картинах нет фальши».
- И Плевако ведь говорил: «Я не лгу».
- Защищая людей, он не отрицал вины, если она была. Но главным для него было разобраться в человеке: в причинах, мотивах его проступка. В самой его личности. Знаменитое дело знаменитого мецената Саввы Мамонтова. Он, железнодорожный магнат, был обвинен в растрате. Плевако признает этот факт. «Но рассудите, - обращается дед к присяжным, - что ж тут было? Преступление хищника или ошибка расчета? Грабеж или промах?» И заканчивает речь так: «Если верить духу времени, то «горе побежденным!». Но пусть это мерзкое выражение повторяют язычники, хотя они и называли бы себя православными и реформаторами. А мы скажем: «Пощада несчастным!» Присяжные вынесли оправдательный приговор, что с одобрением было встречено всем обществом.
- Это уже не просто судопроизводство - уроки нравственности. Скажите, Александр Сергеевич, а у вас есть фамильные ценности?
- Так это все то, о чем только что я вам рассказывал.
- В данном случае я имею в виду нечто вещественное. Какие ожесточенные споры нынче идут из-за дележа наследства, будь то несчастные шесть соток или куча бриллиантов.
- В нашей трехкомнатной квартире, где живут шесть человек, кошка, два кота и собака, висит дореволюционный портрет деда Плевако и зеркало, привезенное из Индии дедом Верещагиным.
- Смотреться в зеркало предков и есть, быть может, способ почувствовать себя звеном в цепи истории, опрокидывая бессильно повторяемое: «порвалась связь времен…»
- Думаю, почувствовать себя частицей истории человек может тогда, когда к нему будут относиться как к человеку. А не как к быдлу. А связь времен восстанавливается тогда, когда люди интересуются своими предками, своей родословной.
- Знаете, Александр Сергеевич, кажется, что-то сдвигается в нашем сознании. Дети, ныне уже пожилые, старенькие, ищут могилы своих погибших в войну отцов или дедов. Через столько лет после ГУЛАГа добиваются реабилитации своих родных и даже троюродных. Возрос интерес к документальному кино, к книгам-биографиям. Знаю, что в Уральском госуниверситете был разработан историко-образовательный проект для школ «Мой род в истории». Быть может, проходит время Иванов, не помнящих родства?
- Хорошо бы, чтобы при этом мы знали не только имена предков, но и то, что передают они нам, какие заветы. Как-то дед Плевако сказал присяжным, но мне кажется, что эти слова обращены ко всем нам: «Пусть правда и милость встретятся в вашем решении, истина и любовь облобызаются».
- Дорогие слова. Звучит как молитва.
- Молитва и для тех, кто не молится.