Владимир МЕНЬШОВ: «С уходом сексуального начала уходит и талант...»

«За «Москву...» меня травили, а Гайдай вообще был изгоем»

- Если бы вам предложили прожить еще один день на выбор, какой бы выбрали: 11 февраля 1980 года или 1 апреля 1981-го?

- Вопрос провокационный... 11 февраля - это день премьеры фильма «Москва слезам не верит». 1 апреля стало известно, что картине присудили «Оскара». Но и премьера, и награда - это все прилагающееся к фильму. Главное событие, что фильм состоялся, что он, к немалому моему удивлению, оказался таким долгожителем и собирается жить и дальше.

- Вопрос в том, когда вы чувствовали себя более счастливым?

- Это было даже не 11 февраля, а через несколько дней, когда я увидел толпу перед кинотеатром. Я не преувеличиваю, вся площадь Пушкина была заполнена людьми. Это действительно произвело на меня сильнейшее впечатление, потому что перед этим был период, когда я вообще просыпался с ощущением, что ничего не получилось, дай бог, нам не опозориться. И я был счастлив, что наш труд получил такую отдачу.

- Совсем немного не дотянули до абсолютного рекорда по числу зрителей.

- «Москва слезам не верит» стоит на втором месте после фильма «Пираты ХХ века». «Пираты...» вышли в том же году и тоже сделали огромный сбор: у них где-то 92 миллиона зрителей, у нас - 89. Но если считать по заработку, то там несравнимо: у нас две серии, а это в два раза больше по деньгам.

- На церемонию вручения «Оскара» вас не выпустили. Как приз все же к вам попал?

- На самой первой церемонии вручения премии «Ника» организаторы решили восполнить этот пробел и вручить мне «Оскара». Правда, они хотели вручить и тут же забрать. Но, взяв его на сцене в руки, я у зала попросил разрешения задержать его у себя хотя бы на одну ночь. Ну зал сказал: да, да. А за кулисами сказали: отдай. Но я, разумеется, не отдал и правильно сделал, потому что я бы его потом не нашел. Это начинался как раз полный бардак. Министры менялись, замминистры менялись, кабинеты переезжали, а он стоял где-то в задней комнате у министра...

- Вы говорили, что время после выхода картины и до «Оскара» было одним из самых тяжелых в вашей жизни.

- Картина шла вразрез всем модам того времени. Были в моде картины медленные, раздумчивые. Были в моде картины «незрительские», фестивальные. Это было противоборство интеллигенции с советской властью, которое такие формы принимало. И одна из дикостей, которая сопровождала «Москву...», это разговоры, что в принципе такой фильм легко создать, но порядочные люди этого не делают. Сейчас ваше поколение в голову взять не может, что Гайдай был изгоем в среде кинематографистов. Изгоем, совершенно неуважаемой личностью! Это человек, который пошел на уступки зрительскому вкусу. И каждая его картина сопровождалась этими словами. И никакого внимания не обращалось на зрительский успех, потому что «зритель - дурак, зрителя легко взять на обманку».

В то время если кого-то что-то заставили вырезать и он несколько дней сопротивлялся, то это уже обрастало легендами, уже говорили: это та самая картина, из которой заставили вырезать, а режиссер, бедный, пал жертвой… Это давало большие плюсы картине. А если фильм на некоторое время положили на полку, если конфликт более глубокий и режиссер более упорный, то картина становилась суперзвездой. Я никогда не пользовался этим аргументом, хотя из картины «Москва слезам не верит» меня что-то заставляли вырезать. У меня по фильму «Любовь и голуби» было такое: полгода я бодался с руководством, поскольку оно требовало сделать невыполнимые совершенно поправки.

- Что хотели?

- Начиналась борьба с алкоголем, надо было убрать всю линию. Юрского убрать.

- Как убрать Юрского?!

- Ну как? Вот представьте себе, как. И я также говорил: «Вы что, с ума сошли?» Меня даже со всеми моими наградами отстранили от картины, назначили другого режиссера. Но я рассказываю это вам только сейчас, и мало кто про это вообще знает. Я не сделал ни одной поправки, они уступили в конце концов. Но в принципе с этим можно было бы до сих пор ходить, как со знаменем - я пострадавший от советской власти…

«Никакой порносцены у Табакова и Алентовой не было»

- Говорят, что из «Москвы...» вырезали какую-то очень откровенную сцену.

- Нет, нет, это все какие-то странные легенды. И мне странно, когда сейчас я слышу даже от Алексея Баталова, от Олега Табакова, что существовали какие-то подобные сцены. Они же участвовали в съемках и при этом рассказывают, что там было такое снято, что потом заставили вырезать, и что директор «Мосфильма» показывал наиболее знатным гостям в виде порнушки, клубнички. Я изумленно, раскрыв глаза, слушаю - откуда это?!

- Но не на пустом же месте эти разговоры?

- Сцена с Табаковым была чуть длиннее, мне пришлось там серединку вырезать. Она не принципиальна совсем, эта серединка. Даже поцелуй практически остался, там страстный поцелуй, мне было важно, что это отношения уже взрослой женщины, что это не девочка уже. Ну примерно та же история, что и «Зависть богов». Одно дело - Рудик, соблазнение... А это уже вполне матерая женщина, которая знает цену сексу, потому это было по-другому снято. Там они раздевались судорожно друг перед другом, Табаков выходил в трусах. Мне сказали: «Ой, ой, даже не думай, сразу уберите». И там есть такая прорезка - вставлена дверь, когда теща звонит в дверь. И сразу же они уже раздетые. Но эта серединка, ей-богу, не заслуживает того, чтобы ее показывать каким-то высокопоставленным гостям «Мосфильма»: вот что мы можем снять, но показать народу не можем.

«Меня запросто могли посадить на пять лет»

- Вы ведь фаталист?

- Несомненно.

- В вашей жизни был момент, когда прошли по краю. Чуть-чуть в сторону - и могло непоправимое случиться?

- Я прочел у Михаила Ульянова о том, как он приехал в Москву в первый раз в 1947 году и с какого-то перепугу привез с собой пистолет. И его на вокзале патруль попросил открыть чемодан. Вот это был край! Сюда или сюда! На его счастье, не стали рыться. Вот как после такого сказать, что нет судьбы?

Я про себя один случай расскажу. Когда я в театральное училище не поступил, работал на шахте в Воркуте. Даже карьеру стал делать, уже дослужился до стволового. В общежитии выпили мы все прилично, и наш товарищ пошел куда-то, я прихожу, мне говорят: «Забрали его в милицию». Я, как благородный человек, пошел выяснять, за что. Мне в отделении сказали по-хорошему: «Идите, товарищ». Я не успокоился: «За что вы его забрали?» - «Идите отсюда». Как потом рассказывали те, кто видел, я вышел на крыльцо, на мне сидит милиционер, еще двое с обеих сторон, драка серьезная. В отделении милиции драка! Мы полночи просидели, а потом нас отпустили. На следующий день меня вызывают к прокурору. И прокурор мне говорит: «Это вы вчера дрались с милицией?» «Да, я». - «Это вы кричали: «Фашисты, сволочи, убить вас всех мало», - на представителей власти?» Я не помню, в драке это было, но понимаю, что это или года три тюрьмы, или целых пять... Но вот пожалел он меня в этот момент и сказал: «Ладно, 15 суток, идите». Спокойно мог заработать срок - и все.

- Считаете, ваша судьба тоже была предопределена?

- Я хорошо понимаю, что, если бы в конце концов не сменил вектор судьбы и не сумел поступить после долгих попыток в Студию МХАТ, то прожил бы не свою жизнь. Отец хотел сделать меня, как он сам, военным, но это было не мое.

«Дочь заставила пойти работать в булочную»

- Если сейчас кому-то рассказать, что Владимир Меньшов, уже окончив Студию МХАТ, долго скитался по общежитиям и работал по ночам в булочной, они не поверят.

- Юля уже должна была появиться на свет, и надо было думать, что к нашему крайне ограниченному бюджету добавятся расходы на ребенка. Сначала я пытался подрабатывать, разносить по утрам почту, это была очень тяжелая работа, потому что надо было вставать в пять утра, в диком темпе разносить и получать за это 20 рублей в месяц. А тут Вера увидела объявление, что в булочной рядом с нашим домом требуется ночной рабочий. И вот туда я, аспирант ВГИКа, пришел наниматься в качестве рабочего. Это было еще не широко распространенным явлением, это был 1969 год. На меня потрясенно смотрела заведующая, она сказала: «Давайте тогда я вас заведующим назначу. То есть рабочие будут под вашим началом, вы будете заведующий смены. Материально ответственным лицом, зарплата на 20 рублей больше». Это было, конечно, жутко соблазнительно, и я согласился. Потом сто раз проклял это, потому что рабочий - лицо безответственное, они часто и не выходили на работу, и я за всех пахал. Я  за все расписывался, и отчитывался, и недостачи должен был покрывать из своей зарплаты.

Зато в эту булочную все мои друзья приходили, ночи там были очень веселые, творческие - выпивки, разговоры, там было замечательное место. Дома - дочка, общежитие, а здесь я был полный хозяин, они сидели в моей комнате. Вместе со мною принимали хлеб, который привозили ночью, грузили, отламывали себе свежака такого горяченького. Пили мы тогда в основном вино недорогое. Там было написано два сценария больших, серьезных. Три года я отработал и ушел оттуда, потому что начал сниматься в кино, уже появились, к счастью, другие заработки. И все равно дневники мои были полны записями, как я ленив, как я мало работаю, как я мало добился и так далее.

- У вас есть ответ, почему Москва вашим слезам так долго не верила?

- Это норма. Я был не отсюда, я приехал из другого мира. Мои однокурсники, которые также приехали из другого мира, они не адаптировались. Они стали актерами, но не вошли в этот мир. А у меня-то амбиции были стать хозяином этого мира, не прислужником, а равным самым большим людям. Вот эта претензия во мне и ощущалась, и я ее не скрывал. Но если ты вырос в Москве, а еще лучше - на Николиной Горе, то гораздо легче люди поймут твои претензии.

«Я еще что-то сниму. Наверное»

- Семьдесят лет, по вашим ощущениям, это много?

- Ненавижу эту дежурную фразу «я не чувствую возраста, я еще способен…». Да нет, конечно, и не способен, и уже начинает… Не сглазить бы, но при том, что я вел совсем неправедную жизнь, у меня вроде пока еще все ничего. Хотя некоторые компоненты организма уже начинают доказывать, что им 70.

- Среди режиссеров идет спор: можно ли снять хорошее кино после пятидесяти лет?

- Я думаю, что истина конкретна. Вот этот может снимать, а кому-то… Талант ведь вещь конечная, имеет некую продолжительность. Это страшно - объявить человеку, что его талант выдохся. Вместе с возрастом, с угасанием каких-то биологических функций, может, с уходом сексуального начала, скорее всего, уходит и талант. 

- То есть сексуальное начало все же важно для режиссера?

- Ну, я не знаю, я предполагаю… У японцев была замечательная традиция: с достижением возраста, 60 или 70 лет, знаменитый художник ставил точку, менял имя,  уезжал в провинцию и вел другую жизнь, как будто он совсем другой человек. Это, конечно, здорово, это снимает все вопросы: когда, черт его знает, что с ним делать? Он великий, а снимает ерунду. Или на сцене играет плохо, а тем не менее он великий, и сказать ему об этом - значит убить его.

- Вы какой выбор сделали?

- Вот тут мой фатализм и держит на поверхности. Я долго держал паузу после «Любовь и голуби», но сделал «Ширли-Мырли» и «Зависть богов». Сейчас опять пауза. Я хотел снимать «Большой вальс» и даже начал, но не случилось этой картины.