***
…Пена изо рта, искаженное лицо, дикое сверкание глаз, скрежет зубов, волосы торчком, конвульсии на полу. Человек сошел с ума.
Четыре служащих при Нежинской гимназии инвалида схватили Гоголя и потащили в больницу. Два месяца провел он там. Два месяца изображал сумасшедшего. Классы не оставляли ему времени писать, и он придумал, как добыть свободного времени, чтобы целиком отдаться любимому занятию. О его проделках ходили легенды. Полагали, что он сделается комическим актером.
Да не опасны ли подобные игры? Не срифмовался ли конец Гоголя с его началом?
Заглянуть за край - удел гения, который не судим по обычным человеческим меркам. Есть что-то свыше обычного в случае гения.
***
Он начинал бурно и ярко. Свидетельство Пушкина: «Сейчас прочел «Вечера близ Диканьки». Они изумили меня... Мне сказывали, что когда издатель вошел в типографию, где печатались «Вечера», то наборщики начали прыскать и фыркать, зажимая рот рукою».
Первый том «Мертвых душ», поэма о России, которую Гоголь пишет в Италии, чтобы отдалиться от предмета и тем самым охватить его во всей полноте, вызовет то же разночтение: одни - в восторге, вторые - в недоумении, третьи - в раздражении. Обвиненный, как водится у нас от века, в нелюбви к России, он в ту пору признается другу Сергею Аксакову в обратном: «Да, чувство любви к России, слышу, во мне сильно».
Все больше ощущая свое дело как миссию, он отдаляется от злобы дня, включая относящуюся к нему лично. Тому же Аксакову адресовано: «Я глубоко счастлив. Несмотря на мое болезненное состояние, которое опять немного увеличилось, я слышу и знаю дивные минуты. Создание чудное творится и совершается во мне. Здесь явно видна мне святая воля Бога: подобное внушенье не приходит от человека, никогда не выдумать ему такого сюжета. О, если б еще три года с такими свежими минутами! Столько жизни прошу, сколько нужно для окончания труда моего, больше ни часу не нужно».
***
В его переписке тенью проходят две влюбленности в двух женщин. Ничем не кончилось. Живя одиноким, одиноким и остался. Была горячо любимая мать и горячо любимые сестры. Но и они не имели силы разрушить его одиночество. Черту положила гибель Пушкина. Смерть обожаемой матери, по словам Гоголя, была бы для него не так страшна, как страшна оказалась смерть Пушкина.
Мало-помалу, однако, выработалось у него редкостное чувство: «Но любовь душ - это вечная любовь. Тут нет утраты, нет разлуки, нет несчастий, нет смерти...»
В реальности скитался по чужим углам, жил на съемных квартирах. Привычка к бездомью делала чудаком и аскетом. Вещей не заводил, повсюду ездил с большим портфелем и маленьким чемоданом, хотя достаточно поместительным, чтобы уложить какие-нибудь цветные бархатные жилеты, светло-желтые нанковые панталоны, синий фрак с золотыми пуговицами, пестрые галстуки, длинный плащ и пуховую шляпу. Его щеголеватость была равна его безвкусице. Кто-то удивлялся, как это, замечая все за другими, не замечал за собой. Замечал. Списывал с себя, с недостатков своих, разворачивая в красноречивые картины, заставлявшие читателя смеяться до упаду.
Дорога была для него спасительной.
Однажды в Риме внезапно обратился к спутнику с видом совершенного отчаяния: «Спасите меня, ради Бога: я не знаю, что со мною делается… Я умираю… я едва не умер от нервического удара нынче ночью… Увезите меня куда-нибудь, да поскорее, чтобы не было поздно». Тот сейчас же нанял карету. Дорога в Альбано полностью исцелила Гоголя, он стал покоен и более никогда к этому эпизоду не возвращался.
Вставал рано, часов в пять утра, писал стоя за высокой конторкой, в девять пил кофе и опять писал. Когда уставал, вязал на спицах шарф или ермолку, а то откладывал вязанье и записывал чрезвычайно мелким почерком на мелких клочках бумаги нужное. Затем переписывал в большие листы. Переписка доходила до восьми раз.
В знаменитом большом портфеле он возил с собой почти законченный второй том «Мертвых душ».
***
Он трижды сжигал его.
«Странности Гоголя иногда были необъяснимы и остались навсегда для меня загадками», писал Сергей Аксаков, догадываясь, «что, вероятно, весь организм его устроен как-нибудь иначе, чем у нас; что нервы его, может быть, в сто раз тоньше наших: слышат то, что мы не слышим, и содрогаются от причин, для нас неизвестных».
Как-то упал в обморок и долго лежал без чувств, потому что это случилось в мезонине дома, где квартировал у знакомых и куда было запрещено входить. Он был подвержен непонятным замираниям, и, зная это, просил, когда скончается, проверить его дыхание. Когда впал в самоистязание - никого не желал слушать, приготовляясь к смерти.
Леденит душу разговор двух служителей между собой, когда он уже не поднимался с постели. Один предлагал другому поднять больного: «разойдется и жив будет, а так помрет, болезни-то никакой нет, просто не ест, не пьет и так лежит. А так мы расходим его, он взглянет на белый свет и опять жить захочет».
Похоже, что в этой грубой мысли простых людей заключался спасительный смысл. Психическое, а не физическое нездоровье вело к финалу. «Расходили» бы - глядишь, и опять бы жить захотел.
Окончание второго тома «Мертвых душ» привело к полному опустошению.
Сомнения мучили его: то ли вышло из-под пера его? Выпустив между первым и вторым томом книгу «Выбранные места из переписки с друзьями», искреннюю, взволнованную, рассчитанную на душевный отклик, он столкнулся с резким непониманием.
Вот отчего и страшно было выпускать заветное - второй том.
В цепи роковых случайностей стряслась, быть может, самая роковая. Гоголь жил в это время в доме графа Толстого по прозвищу Американец. Призвав графа, он попросил его взять готовую рукопись второго тома «Мертвых душ» и отвезти старцу Филарету: как тот определит его судьбу, так и поступить. Обеспокоенный Американец, понимая, что это значит, напустил на себя равнодушный вид, желая показать, что все в порядке, что Гоголь скоро поднимется и сам распорядится рукописью, и не взял ее.
Ночью Гоголь встал с постели и все сжег.
После этого для продолжения жизни не оставалось никакого манка.
***
В записках врача читаем о последних днях и часах Гоголя: «Тело чрезвычайно похудело, глаза сделались тусклы и впалы, лицо совершенно осунулось, голос ослаб, язык с трудом шевелился, выражение лица стало неопределенное, необъяснимое».
Главное: «Он смотрел, как человек, для которого все задачи разрешены, всякое чувство замолкло, всякие слова напрасны, колебание в решении невозможно».
Это было самоубийство.
Имя Гоголя было запрещено к упоминанию, вместо него употребляли словосочетание: известный писатель.
…Один из друзей навестил мать Гоголя уже после смерти сына. В доме гадали на паука. Ставили на ночь глиняный горшок со скользкими стенками и сажали туда паука. Если паук за ночь выберется - значит, человек жив и возвратится.
Паук заткал паутиной бок горшка и вылез.
Легенда гласит, что через много лет, когда понадобилось вскрыть могилу Гоголя, увидали, что простыня, какой было накрыто тело, вся сбилась, а сам он перевернулся в гробу.
Фантастический писатель. Фантастическая жизнь. Фантастическая смерть.