Приключения Деда в Швеции
Когда погода становится такой вот непрезентабельной, когда утром страшно подумать о прикосновении к холодно блестящему крану с прохладной водой, когда дождь застывает на лету и ветер вырывает из рук последнюю сторублевку (десятидолларовку, пятидесятикроновку)... Ну, у каждого свое "когда". И когда оно наступает, то выход один: звонить Деду.
У всех есть какой-нибудь свой Дед. Не родной, так близкий, не близкий, так далекий.
Это только кажется, что деды эти, да и с бабками вместе, - сплошная нагрузка на наши налоги. Что они бедные, несчастные и никому не нужные. Нет, они, конечно, бедные, но получить с них пользу очень даже можно, если приспособиться и расслабиться.
Когда я звоню нашему Деду, он всегда так радостно говорит в трубку: "Алло?" - словно ждет, что ему объявят об обязательном продлении жизни всех ветеранов в городе на Неве. Он мне, собственно, не прямой дед, а троюродный.
И вот я ему говорю: "Дождь..." Он отвечает: "Так я тебе объясню, почему дождь. Это осень, вот какое дело. Надо на антресоли лезть за гирляндами, Новый год скоро. Вам не напомнишь, так и без праздника останешься! Ты вот угадай лучше: чего на свете больше, параллелей или меридианов?"
ТАЙНЫ БЫТИЯ
Когда Деду что-то не нравится, он прямо об этом не говорит. В смысле - от своего имени. Он старается сделать себя частью большой силы, с которой спорить бесполезно. Не хочет идти на балет - никогда не скажет, что ему лень тащиться, а охота на диване тихо дернуть рюмку коньяку.
- Не-е, - говорит Дед, - это ты сама езжай. Мы, мужчины, этого не любим - вальсы всякие. Это женщинам интересно.
Согласно Деду мужчины просто по своей природе не могут следить за закипающим супом, сортировать вытащенные из стиралки носки и ставить чашку на блюдце, а не на скатерть. Еще мужчины не любят все мелкое и невнятное. Если Дед остается один, он всегда варит сам себе картошку в огромной шестилитровой кастрюле - штучек пять, в кожуре. Из этого бака ничего на плиту не выплескивается, и вытирать потом не надо. И ножницами он всегда пользуется такими большими, что, когда беретcя вырезать телепрограмму из газеты, кажется, что он собрался стричь овец. Он говорит, что маленькие часто теряются.
Кроме слова "мужчины", дед любит выражения "все нормальные люди", "мы, питерцы" и "те, кто работал в КБ" (конструкторском бюро то есть).
В последнее время непререкаемым групповым авторитетом стало еще "мы, сердечно-сосусники". "Мы, сердечно-сосусники, - присоединяется он к большинству, - должны выпивать бокал красного вина к обеду, чтобы в сосудах все хорошенько расщеплялось. Все врачи говорят, что становится лучше, если нам дают этот бокал спокойно принять".
НАД ГРАНИЦЕЙ ТУЧИ ХОДЯТ ХМУРО
В первый раз я привезла нашего Деда в Стокгольм на пароме. Ему уже шел восьмой десяток. До этого он никогда не был за рубежом, и все было Деду интересно. Еще в море он начал по карманному справочнику туриста учить шведский и к утру знал его уже не хуже немецкого. И даже на пару слов лучше английского.
С помощью этого багажа и небольшой моей помощи он дошел до финского капитана и стал у него выяснять, где проходит морская граница между Швецией и Финляндией. У него была идефикс - спеть на этом месте "Над границей тучи ходят хмуро". Он потребовал карты, причем всего Севера. Он нашел Норвежское море и потыкал в него пальцем, сказав: "Субмарина "Ком-со-мо-лец". У-ух! На грунт. Утонула, хм... не говоря худого слова - на хрен. Ферштейн?" Пожилой капитан сочувственно покивал. Дед обрадовался. "Вот так! "Комсомолец" капут. Э-это я его проектировал!"
На рассвете Дед вышел на открытую палубу, окинул взглядом шхеры, красно-коричневые домики по берегам и признал: "Небогато живут". "Это бани! - сказал ему перекуривавший рядом бывалый человек. - Ты, отец, дальше гляди - вон там виллы". Дед посмотрел дальше, прикинул. "Все равно небогато, - сказал он. - У нас вон что на Карельском, что в Лисьем Носу отгрохали - как цековские дома отдыха. Тут поскромнее. Оно и понятно, нация маленькая, бедная, а каждый год надо на нобелевские премии насобирать. Раз уж на это дело подписались. Иначе прогрессивное человечество не поймет".
"ПРИЛИЧНАЯ НАЦИЯ, ВЕТЕРАНОВ УВАЖАЮТ!"
В Стокгольме Дед проявил бешеную любознательность. На магазины ему было плевать. Три дня подряд он просыпался утром, принимал таблетки от всех болезней, брал с собой бутерброды и уходил. От денег он отказывался, уверяя, что и пенсии еще не потратил, поэтому я решила купить ему хотя бы проездной, чтобы экономил на одноразовых купонах. "Да зачем мне карточка-то? - изумился Дед. - Я и так прекрасно езжу. По ветеранскому!"
Каким образом это срабатывало на всех видах транспорта - непонятно, но он с большим достоинством вытаскивал свое запаянное в полиэтилен удостоверение и громко произносил: "Ветеран! Ферштейн?"
"Да ладно, - успокоил он меня. - Ты гордость-то тут не теряй. Что ж они, не понимают, что ли? Приличная нация, мы их от фашистов грудью защитили. Вот и уважают!"
Когда Дед оставался один дома, он страшно скучал. Он говорил, что у него информационный голод. И без конца хватал телефонную трубку, хотя я просила его этого не делать. "Халоу!" - говорил он, поудобнее устроившись в кресле. Звонивший начинал объяснять, что следует передать. "Я! Я-я... - иногда вставлял Дед. - Я-а-а!" Он с удовольствием выслушивал монолог. Когда собеседник замолкал, Дед говорил: "Э, как тебя? Халоу! Ду ю спик инглиш?" Человек понимал, что напрасно мучил человека своим шведским. Он извинялся. Он повторял все по-английски и опять затихал. Дед, поняв, что больше ничего вытянуть не удастся, вздыхал: "Эх, херр хороший, нихт я ферштейн!" И аккуратно клал трубку.
"Очень образованная нация! - рассказывал он потом знакомым в Питере. - Поговоришь с ними по-шведски, чего-то недопоймешь, попросишь, к примеру, перевести на английский - и пожалуйста тебе! С ходу".
Однажды Дед пришел очень расстроенный. "Вот ведь, - сказал он. - Шведы, конечно, большие чистюли, но все-таки свиньи. Бросили, понимаешь, макулатуру свою прямо у лифта. Вот такие же книжечки, что ты выбрасывала. Снес я, конечно, на помойку, но не дело это". Пару дней спустя дед опять вспомнил про свиней. "Видят, что за ними убирают, и опять кидают, - сказал он. - Я старый человек, сколько я могу это таскать. Прямо выкладывают так аккуратненько в коробочке - тащи, дескать..."
Смутные сомнения закрались в мою душу. На двери парадного висело два объявления. "Кто забрал все новые телефонные каталоги с пятого этажа?" и "О пропаже 6 экз. "Атласа дорог" и почтовых отправлений заявлено в полицию".
САДОВАЯ ДВИЖИМОСТЬ
Шведы - нация, вышедшая из деревень. Поэтому свой клочок земли хотят иметь и городские жители. Кому не светит вилла, тот заводит дачку или просто крошечный "участок колониста", которые имеются в любой коммуне, даже в центральном Стокгольме. За свой "зеленый пятачок" нужно ежегодно вносить небольшую арендную плату. В некоторых коммунах на этих 50 - 100 квадратных метрах разрешено ставить навес или будочку. Там, где живу я, позволяется делать лишь парники максимум два на три метра и гробоподобные гигантские ящики для садового инвентаря.
Дед, как заядлый дачник, не мог не посетить семейные угодья в Швеции.
"Да-а-а, - сказал он. - 80 квадратных метров. Это только если в два этажа..." Я объяснила, что строить нельзя. "Ерунда какая! - возразил Дед. - Ты же аренду платишь, эти 50 евро в год? Ну и..." "Нет, говорю, - на шесть квадратов и только парник". "А у тебя нет парника! - сказал Дед. - Не пропадать же метрам!"
Мы сошлись на том, что он будет строить парник, если уж невтерпеж. Все выходные он чертил. Потом спросил, очень ли мне нужен этот ужасный ящик для грабель и лопаты, который просто его удручает. Скрепя сердце я разрешила ящик ликвидировать. "Еще два квадратных метра!" - загадочно промолвил Дед и стал искать телефон парней-украинцев, с которыми познакомился на рыбалке. Через неделю мне позвонили из правления колонии и спросили, что я возвожу. Я честно сказала: "Парник". Председатель извинился. Еще через неделю меня вызвали на комиссию.
У моего участка собрался народ. Дед, стоя на лестнице, достраивал стены второго этажа. Два украинца пилили доски. Толпа молчала в шоке, только пронзительно плакал маленький мальчик, которого не пускали играть в домик. Мы с правлением расселись по бортикам грядок и призвали Деда. Он пришел с гвоздями во рту и молотком. Его стали допрашивать. Он выплюнул гвозди и достал из кармана чертеж. "Объясни им! - потребовал Дед. - Ящик для грабель два с половиной метра на 80 см. Шесть квадратных метров - парник. Вот вам восемь квадратов. Значит, эту площадь должна занимать проекция крыши на землю - у вас же в шведском государстве такие правила по строительству. А уж на какой высоте эта крыша, в правилах не значится. Вот у меня - пять метров, и что?
Комиссия заволновалась. Ясно было, что домик следует немедля уничтожить, но как? Через неделю пришло предписание - постоянные строения запрещены...
Дед сказал, что не уедет в Питер, пока не добьется справедливости. До начала санкций нам дали две недели. Одну из них Дед просидел в кресле, требуя переводить ему правила. Наконец за обедом он крикнул: "Ой! Какой же я старый дурак!" Ушел, вернулся, сияя, с двумя украинцами, посадил меня в их машину и отвез на участок. Домик стоял на месте. "Ты под него посмотри! - сказал Дед. - Гляди, гляди! Вишь, на чем он стоит?" Домик действительно стоял уже не на четырех кирпичах. Он стоял на... колесах! "У них же сказано - постоянные постройки, - назидательно молвил Дед. - А это что? Это ж как велосипед. Взял за гуж - и покатил себе. Вникла?"
Домик стоит до сих пор. Колесо одно, правда, отвалилось...
