Письма русской эмигрантки: "В Берлине на меня надели наручники и долго возили по каталажкам..."
"Нас с сыном не раз отправляли с границы в тюрьму"
Родом я из Средней Азии. 20 января 1995 года я с небольшой сумкой в одной руке и с ладошкой 8-летнего сына в другой приехала в Германию по частному приглашению. Один немец уговаривал меня приехать два года.
Что тогда творилось в Казахстане - полная разруха, все предприятия закрыты, массовый выезд русских, массовый выезд немцев, народ толчется на базаре...
У меня сохранилась таможенная декларация, которую я заполняла при выезде на границе. Антиквариат отсутствует, золото отсутствует, наличная сумма... 6 дойчмарок. Это была безысходность. Я бежала без оглядки, ничего не соображая в тот момент.
Через год мы с сыном от немца ушли в женский дом (это охраняемые закрытые "общежития" для женщин, попавших в беду и не имеющих крыши над головой. - Ред.). Этот негодяй куда-то девал мой советский паспорт. Я его трясла как грушу. Дело доходило почти до драк. А однажды я у него нашла списки женщин, которых он планировал пригласить. Женщины и девушки были из России, Прибалтики, Украины, Средней Азии. Работал конвейер - одну приглашает, вторая на подходе.
В женских домах города Берлина мы прожили четыре года. Но вечно жить там мы не могли, надо было где-то устраиваться, определяться, нужна была стабильность. Девчонки из администрации дома устроили мне встречу с одной дамой, которая "знала все". Она мне сказала: "Немцы наелись иностранцами по самое горло. Где еще можно попытаться получить вид на жительство - это в Скандинавии, в Норвегии".
Нас три или четыре раза возвращали с датско-немецкой границы. Это было еще до вступления Скандинавии в Шенген. Контроль сильнейший, причем двухсторонний.
Без удостоверения личности и думать нечего прорваться через границу. Нужен аусвайс (удостоверение. - Авт). Одна русская немка согласилась дать свой - не за просто так, конечно. Фотография на аусвайсе и близко к моей морде лица не подходила. Глаза зеленые, нос картошкой. Ну с глазами проще (хвала развитому рынку) - покупаем зеленые линзы. С волосами тоже - я стригусь, крашусь. А вот нос. Как изменить нос? Выход один: набить его ватой.
|
В день отъезда мой сын был белым как стена. И чем ближе приближался вечер, тем белее становился он. Поезд Берлин - Осло отходил в 11 вечера. И вот мы стоим на платформе, еще пока пустынной. Понемногу подтягивается
отъезжающий народ. У меня в носу шмат ваты, нечем дышать. Дышу ртом. Без десяти одиннадцать подходит поезд, народ загружается.
Поехали. Я - так было задумано, срежиссировано, так сказать, - выставляю на столик перед собой банки пива, бутылку коньяка. Едем, едем - вроде все спокойно, паника улеглась. Никита сидит рядом, занимается своей электронной игрушкой. За окном ночь. И вот поезд останавливается. Платформа. Фонари. Полицаи. Много. Я быстренько откидываюсь к окну, создаю позу спящего человека. Со стороны это должно было выглядеть так: ну, приняла немка на грудь энное количество алкоголя (дело обычное), ее теперь хрен добудишься. А еще они во хмелю буйные бывают. Никита мне шепчет:
- Мама, у тебя вата из носа торчит.
Поправляю мизинцем, пока еще до нас не дошли проверять документы (сейчас смешно вспоминать, но тогда было не до смеха). Подходят к нам. И мой сын на чистом немецком заявляет полицаю:
- Пожалуйста, маму не будите. Она устала. Вот ее аусвайс.
У меня сердце в горле бултыхается. Слышу, полицай шепчет: "О'кей". Потом спрашивает:
- Куда едете?
- В Осло, к маминой подруге на пару дней.
Пошуршали. Кнопочки Никитиной игрушки запикали. И пошли дальше.
В Норвегии мы получили отказ...
Как я стала зечкой
2008 год я почти весь провела в тюрьме. Сначала в немецкой, где мне довелось походить в кандалах (да, да! - в наше время - и кандалы...), а потом в шведской. Так что я - европейская зечка со стажем.
О тюрьмах - чуть подробнее. Возвратилась я в Берлин из Скандинавии и отправилась в Ауслендербехерде - немецкое миграционное ведомство. Там меня благополучно и арестовали. Погрузили в автозак, надели на руки "браслеты" и долго возили по городу по разным каталажкам и "обезьянникам", пока наконец вечером не привезли в "пенал" без окон и дверей. Выдали армейское одеяло, подушку и простыню.
Утром я встала, вся обкусанная клопами. Опять повезли. В тюрьму Кепеник, где я провела 2,5 месяца своей многогранной жизни. Чтоб ей пусто было! Тюрьма была строгая. В толстенных дверях - глазки, строгий распорядок дня, на прогулки под конвоем - особо не забалуешь. Кормили два раза в день, завтрак в
9 утра, в 12 обед, и все. Ужина не было. Не положено. Контингент женской тюрьмы самый пестрый: вьетнамки, югославки, цыганки, монголки, китаянка, африканки. Из наших - Украина-мать. Из русских была одна я - советская.
Жизнь била ключом. Жизнерадостные украинки попадали после облав в зареванном состоянии, но уже через день смотришь - она хохочет:
- Та Господи! Нехай депортируют, я через месяц опять здеся нарисуюся.
Два самых страшных момента, которые мне довелось пережить в немецкой тюрьме, это кандалы и спецназ. Меня и югославку Валиду повезли на прием к врачу. И перед тем как погрузить в автозак, к ногам привинтили кандалы. Машина остановилась на другой стороне улицы, и мы переходили дорогу в сопровождении конвоя, гремя кандалами и вводя в ступор прохожих. Помню изумленные глаза какого-то обалдевшего дядьки. Завели в подъезд. Дом старый, ступеньки высокие, приходилось выворачивать ноги, опираясь на перила, чтобы поставить ногу на следующую ступеньку. Зашли в холл. Ожидающие приема немки враз заткнулись, и в комнате воцарилась оглушающая тишина. Деликатная Валида убрала свои ноги подальше под стул. Вредная я, наоборот, выставила их вперед да еще подобрала повыше брюки - нате любуйтесь. Мне не стыдно. Я ничего дурного не сделала. Пусть будет стыдно вам. Полицаям из конвоя я пообещала, что когда-нибудь напишу об этом в книге.
Теперь про спецназ. Эти бравые ребята шерстили и трясли женское отделение тюрьмы Кепеник воодушевленно, с огоньком. С собаками, с дубинками и автоматами, от них было черно в коридоре. По стенкам метались красные точки. Ор, грохот, плач. Одну старую вьетнамку, постоянно лежавшую от недомоганий на постели, сдернули и так приложили к косяку, что она обмякла и скатилась по стенке. Перевернули все. Обыскали до трусов всех. А виной тому были петарды, которыми какие-то шутники или дети баловались в соседних жилых домах...
Фото из архива Полины и PHOTOXPRESS.
Послесловие Наталии Грачевой
- Невероятная история, но, похоже, правдивая. Причина того, что случилось с Полиной, - очень жесткие законы и в неменьшей степени и халатность европейской бюрократии.
Конечно, она сама хороша. Пересечения границ без документов, конечно, были главной ее ошибкой: в глазах закона она уже была рецидивисткой. Но что ей было делать? Сколько она должна была ждать окончательного решения властей, когда жила в женском доме? В Казахстан она возвращаться не хотела, и ее можно понять. Да и не могла уже к тому времени: у нее не было никаких действительных документов.
Возможно, просидев еще пару лет без работы и собственного жилья в заведении для попавших в беду матерей с детьми, она в конце концов и получила бы вид на жительство. Но она наивно поверила в то, что в Северной Европе законы мягче и разрешение можно получить быстрее. Если бы...
Письмо первое.
Может встретимся, Грачева?
Покалякаем о жизни нашей бренной. Чайку попьем. Писать уж больно много, разве опишешь события 16,5 лет. Это ж роман целый. А чтобы рассказ мой не звучал голословно, мне нужно показывать документы.
Не бойся, никакой я не бандит, я пожилая тетка 57 лет. Зовут меня Полина Алексеевна. А, Наташ? Приезжай, я живу не так далеко от Стокгольма.
Письмо второе.
С чего начать?
Родом я из Средней Азии. 20 января 1995 года я с небольшой сумкой в одной руке и с ладошкой 8-летнего сына в другой приехала в Германию по частному приглашению. О Германии я кратко. Один немец уговаривал меня приехать два года. Что тогда творилось в Казахстане - полная разруха, все предприятия закрыты, массовый выезд русских, массовый выезд немцев, народ толчется на базаре - это еще полбеды. Беда была в личном плане. Скажу одно, если бы я осталась там, меня давно бы не было в живых. И что бы было с моим сыном - непонятно. У меня сохранилась таможенная декларация, которую я заполняла при выезде на границе. Антиквариат отсутствует, золото отсутствует, наличная сумма... 6 дойчмарок. Вы подумаете: ну, Полина Алексеевна, вы и авантюристка. Нет. Это была не авантюра, это была безысходность. Я бежала стремительно и без оглядки, ничего не соображая в тот момент.
Через год мы от немца ушли в женский дом. Этот негодяй куда-то девал мой советский райзепасс. Я его трясла, как грушу. Дело доходило почти до драк.
А однажды я у него нашла списки женщин, которых он планировал пригласить. Женщины и девушки были из России, из Прибалтики, из Украины, из Средней Азии. Работал конвеер - одну приглашает, вторая на подходе, третью обрабатывает, как меня.
В женских домах города Берлина мы прожили четыре года. Это, кстати, тоже очень интересная тема. Но вечно жить там мы не могли, надо было где-то устраиваться, определятся, нужна была стабильность. Девчонки из администрации Дома хотели меня выдать замуж за одного профессора-гомосексуалиста, который после заключения брака должен был уезжать в Штаты на долгий срок. И всем было бы хорошо. Но из этой затеи ничего не получилось по причине отсутствия у меня действительного паспорта.
Ничего, если я буду возвращаться назад? Я стараюсь пропускать малозначительные на сегодняшний момент детали, но это мне кажется важно, по крайней мере, шведы впоследствии спустили с меня за это три шкуры. Дело в том, что в период распада СССР меня в Казахстане не было. Я, как и другие русские, пыталась устроится в России. В то время закона о приеме русских с постсоветского пространства не было. Опоздал закончик-то, лет эдак на двадцать. Я подала заявление на выписку, но паспорт не сдавала, поскольку он мне был нужен. Жилье, хоть какое, я купить не смогла, цены росли в геометрической прогресии, и тех денег, вырученных мной с продажи дачи, не хватило. Своего жилья в Казахстане не было, мы с сыном ютились у моей матери.
В Германии сотрудницы женского дома устроили мне встречу с одной дамой, которая "знала все". Она мне говорит такую вещь: легализоваться в Германии у вас не получится, у вас нет ни капли немецкой крови. Азюль (много раз слышала это слово, но что оно значит узнала только от нее) вам здесь не дадут, немцы прекратили прием, так как наелись иностранцами "по само горло". Где еще можно попытаться, так это в Скандинавии - в Норвегии. Все у кого не вышло получить вид на жительство в Европе, толпами едут в Скандинавию попытать счастья. У многих получается.
Нас три или четыре раза возвращали с датско-немецкой границы. Это было еще до вступления Скандинавии в Шенген. Контроль сильнейший, причем двухсторонний. Нам с сыном довелось побывать в тюрьме, и не один раз.
Попыток прорваться в Скандинавию, а именно в Норвегию, у нас было несколько. Нас возвращали из Фленсбурга, из Киля обратно в Берлин. Было ясно, что без удостоверения личности и думать нечего прорваться через границу. Нужен Аусвайс. Одна русская немка согласилась дать свой - не за просто так, конечно. Фотография на Аусвайсе и близко к моей морде лица не подходила. Глаза зеленые. нос картошкой. Ну, с глазами проще (хвала развитому рынку), покупаем зеленые линзы. С волосами тоже - я стригусь, крашу. А вот нос. Как изменить нос? Выход один: набить его ватой.
В день отьезда мой сын был белым, как стена. И чем ближе приближался вечер, тем он становился белей. Поезд Берлин - Осло отходил в 11 вечера с Хауптбанхов - он тогда так назывался, а потом его переименовали в Остбанхов.
И вот мы стоим на платформе, еще пока пустынной. Вдвоем. Понемногу подтягивается отьезжающий народ.
У меня в носу шмат ваты, нечем дышать. Дышу ртом. Без десяти одиннадцать подходит поезд, народ загружается. Поехали.
Я, так было задумано, срежиссировано так сказать, выставляю на столик перед собой банки пива, бутылку коньяка. Едем, едем - вроде все спокойно, паника улеглась. Никита сидит рядом, играет в свою электронную игрушку. За окном ночь.
И вот поезд останавливается. Платформа. Фонари. Полицаи. Много.
Я быстренько откидываюсь к окну, создаю позу спящего человека. Со стороны это должно было выглядеть так: ну, приняла немка на грудь энное количества алкоголя (дело обычное), ее теперь хрен добудишься. А еще они во хмелю буйные бывают.
Никита мне шепчет:
- Мама, у тебя вата из носа торчит.
Поправляю мизинцем, пока еще до нас не дошли проверять документы (сейчас смешно вспоминать, но тогда было не до смеха).
Подходят к нам. И мой сын на чистом немецком языке с берлинским выговором заявляет полицаю:
- Пожалуйста, потише. Маму не будите. Она устала. Вот ее Аусвайс.
У меня сердце в горле бултыхается. Слышу полицай шепчет: "ОК, ОК".
Потом спрашивает:
- Куда едете?
- В Осло к маминой подруге на пару дней.
Пошуршали. Кнопочки Никитиной игрушки запикали. Потом слышу:
- Все. Они пошли дальше.
В Норвегии мы получаем отказ.
В сентябре 2000 года мы в Швеции. Начинаются дела с Миграционным ведомством, которое я в дальнейшем буду обозначать - МИГ.
Лагерь был под Стокгольмом, назывался Карлслюнд. Потом его закрыли.
Так вот. Вызывают меня в Миграшку. Сотрудник был араб по национальности. Кстати, Наталья, в данном ведомстве процентов 70-80 всех сотрудников иностранцы, которые из кожи вон готовы вылезти, проявляя усердие. Говорит: "У тебя три варианта. Первый - возвращаетесь в Норвегию добровольно, второй - возвращаетесь в Норвегию под конвоем; третий - просто исчезаете".
Что делать?
Я выбрала третий путь. Исчезнуть.
