Был бы он жив…
Какие добрые, благодарные слова услышал бы он, произнесенные вслух с трибуны или проговоренные в душах незнакомых людей - своих читателей. Как нетерпеливо листали мы любимые (не все! не все!) толстые журналы в ожидании того глотка правды о нас и нашей жизни, которую несли его повести и романы, казалось, чудом прорвавшиеся сквозь литературных чиновников и цензуру. Правда бывала горькой, как и ныне, но не рождала зла или бесплодного уныния, чем мы ныне богаты, - она стремилась пробудить совесть каждого.
Сегодня разговор Инны Руденко с писательницей Ольгой Романовной Трифоновой, женой писателя.
- Представим себе фантастическое, радостно-немыслимое: Юрий Валентинович Трифонов не ушел от нас 30 лет назад, он с нами. И?..
- Вопрос очень болезненный, потому что я сама часто задаю его себе. Как было бы, если бы…
- Хотя критика его не жаловала и цензура была строга в те времена, Юрий Трифонов был необычайно популярен. А ведь в его книгах ни крутых детективных сюжетов, ни громких разоблачений, тем паче «клубнички» всякого рода, на что так щедра современная литература, да и не только она. Чем вы, Ольга Романовна, объясняете такую популярность?
- Знаете, трудно поверить, ведь он не был кинозвездой или медийным, как сейчас принято выражаться, лицом. Ну, например, на вокзале в Кельне, едва мы сошли с поезда, к нему подошел журналист за автографом, а моя подруга по студенческим годам, встретив меня через 20 лет в «Диете» на Песчаной, сообщила мне, что в соседнем доме живет Трифонов. Его знали даже грузчики этой самой «Диеты», правда, наверное, потому, что прибегали «стрельнуть» у него трешки.
Популярность, наверное, объяснялась многими причинами, но главное - в его книгах люди узнавали себя, свою жизнь, свои страдания, свои страхи, свои бедные радости. То есть узнавали правду. Ксероксов тогда не было, вернее, они были под контролем первых отделов, и вот в музее «Дом на набережной» есть экземпляр его книги, переписанный от руки!
- Невероятно!
- Что же касается жестокости цензуры, вы удивитесь, но цензурных изъятий было немного. Приведу случай с романом «Старик». Самый главный, самый жестокий цензор (кажется, Фомичев) читал роман лично. И долго: ни ответа, ни привета. Было ясно: зарубит. И вдруг дозволение к печати с ничтожными цензурными поправками и устный комментарий: «Вообще-то печатать не следовало бы, но уж очень хорошо написано». Да не в том, как написано, было дело, а в том, что узнал что-то суровый цензор из своей жизни. Может, вспомнил былую любовь, может, одиночество свое узнал и обиду на детей, кто знает?.. Официальная критика же, как во все времена, была продажной и пела с чужого голоса. А вот читатели платили ему огромной любовью. В доме скопилось множество папок с читательскими письмами. Юрий Валентинович не только отвечал на каждое письмо, он сортировал их по какой-то своей системе.
- Мемориальная доска Юрию Трифонову висит на знаменитом Доме на набережной. Мало кто знает, в особенности из молодых, почему именно там? А как случилось, что вы, его жена, возглавили музей, созданный в этом доме?
- Когда через много лет после смерти я принялась хлопотать по поводу установки мемориальной доски, чиновник мне сказал: «Мы еще Пупкину не поставили, а вы хотите Трифонову!» (Здесь не опечатка, не Пушкину, а кому-то, сочинявшему бодрые советские тексты «о неглавном»). Но это - чиновник. Ему хотелось меня унизить, ведь Юрия Валентиновича при жизни не смел, значит - меня. И все-таки благодаря усилиям моих друзей доска на стене огромного серого дома висит.
Юрий Валентинович приехал в бывший Дом правительства младенцем, здесь прошли и самые счастливые, и самые горькие дни его жизни, здесь он пережил арест отца, потом матери, отсюда был изгнан - так полагалось поступать с детьми «врагов народа», здесь остались самые лучшие, какие бывают только в отрочестве, друзья. Потом, через много лет, он напишет роман об этом доме, назовет его Дом на набережной. И как-то сразу имя приживется, и серая громадина напротив Кремля станет называться «Домом на набережной». Роман был событием не только литературной, но и общественной жизни. Юрий Петрович Любимов поставил на Таганке замечательный спектакль. В доме открыли музей, посвященный жизни Дома правительства, или Первого дома Советов, как его называли в советские времена, и жизни его жильцов, по большей части трагической. Волею судеб я стала директором этого музея, приняла его из рук мудрейшей Тамары Андреевны Тер-Егиазарян, родоначальницы музея. Принято считать, что молодежь наша мало интересуется историей родины, плохо ее знает, а я скажу, что среди большого потока посетителей много молодых. И какие они чудесные, умные, образованные! Особенно много молодежи приходит в Ночь музеев. Им и положено не спать майской ночью, и мы ждем этого всемирного мероприятия, как праздника. Нам радостно видеть наших молодых экскурсантов, хотя принять 500 человек, согласитесь, работа не из легких.
- И все же, Ольга Романовна, не кажется ли вам, что писателя Юрия Трифонова ныне забывают? Вчера такая неистовая популярность, а сегодня?
- Вы знаете, это называется - как посмотреть. Да, упоминают редко, но это «заслуга» братьев-писателей. Они очень быстро сообразили, что, если Трифонова не поминать, получается, что его как бы не было, и тогда планка резко снижается и собственные сочинения выглядят похожими на литературу. Издательства же регулярно переиздают книги Юрия Валентиновича. Это означает, что их раскупают. Да я и сама вижу, с какой радостью принимают в дар специальное издание «Дома на набережной» посетители музея. И сама с радостью читаю новые и все более глубокие исследования его творчества. Пять лет назад был снят замечательный, совершенно адекватный прозе, что редко бывает, фильм Сергея Урсуляка «Долгое прощание». А в прошлом году - сериал «Дом на набережной». Но это уж лучше бы не снимали. Так что не всегда интерес кинематографистов идет во благо автору.
- Но ведь это становится просто модой - повернуться спиной к лучшим традициям русской классической литературы, в том числе и к лучшим произведениям недавнего прошлого - дескать, все советское дурно. «Либеральный террор»? Это выражение умного современного критика вы упоминаете в одном из своих произведений.
- Вот это явление было очень злободневным и при жизни Юрия Валентиновича. Приведу пример. После выхода романа «Старик» ему пришлось выслушать много упреков с разных сторон. Упреки и от бывших красных конников, буденновцев («Твой папочка тебя бы высек»), и в предвзятом выборе национальности комиссаров, и от историков Гражданской войны, и от, тогда тайных, сторонников Белого движения. И даже от дочери сподвижника его отца. Юрий Валентинович, когда отшучивался, когда отвечал резко (особенно задело, что «папочка бы высек»). Но больше огорчали, конечно, упреки от своих. От прогрессистов. Трудно быть независимым от чужого мнения, а особенно трудно - от мнения близких по духу и вообще близких людей.
Но бывали и очень смешные истории. Одному другу молодости показалось-не показалось, что он узнал себя в спившемся эпизодическом персонаже романа. Он стал звонить и выкрикивать сиплым голосом в трубку: «Лучше быть сифилитиком, чем лауреатом Сталинской премии!» Означала ли эта инвектива к тому же наличие дурной болезни у бывшего приятеля, мы не поняли, но взяли выражение для домашнего пользования. Типа «лучше быть сифилитиком, чем идти в такой мороз за хлебом». Да и для более серьезных случаев годилось.
- Знаете, чувство юмора меня лично не спасает, когда я читаю книги, подобные недавнему роману о людях Дома на набережной Терехова («Каменный мост»). Какое высокомерное презрение к человеку! А подчеркнутое лицемерие главного героя? А количество сексуальных сцен, неизменно почему-то грязных, отвратительных? Полный антипод Трифонову. И книга получает награду - второе (хорошо, что не первое) место престижной премии «Большая книга»! Сбиты критерии - вот что опасно.
- Вы знаете, когда-то Терехов был неплохим литератором. В особенности публицистом. Но что-то с ним случилось. Или это возраст проявляет истинное. Правда, в его повести о крысах меня когда-то насторожило уж слишком нежное отношение к этим тварям. Предчувствие не обмануло. Прошли годы, и автор продемонстрировал, что к крысам относится хорошо, а вот к людям совсем плохо. Следовательно, книга написана плохим человеком. Вы скажете, так нельзя оценивать литературу. Можно, можно. Я вот только что закончила читать повесть Тимура Кибирова и со всей ответственностью заявляю: написал ее не только талантливый, но и хороший человек. Я не хочу касаться малохудожественных обстоятельств написания «Каменного моста», я говорю о тексте, который только за исключением нескольких публицистических отступлений откровенно слаб, а временами антигуманен, и никакой премией этого не изменить. Я говорю так резко потому, что кто-то из ангажированных критиков сравнил это произведение с «Домом на набережной» Юрия Валентиновича. Ну, разве только что об одном доме идет речь, а так - полная противоположность. Но давайте не будем заканчивать на такой ноте, давайте закончим Юрием Валентиновичем.
- Давайте. Скажите, чему учил вас ваш муж?
- Многому он меня, я надеюсь, научил.
Высшей добродетелью почитать чувство благодарности. И если человек причинил тебе зло, вспомни о его доброте и забудь зло. Даже малое Добро должно перевешивать большое Зло. Он написал: «Бывают времена величия малых поступков» - и я стараюсь помнить об этом.
Никогда не терять чувства юмора. Этому учила его мать, замечательная женщина, отсидевшая свой срок в лагерях.
Не бояться бедности («Я иногда доходил до рубля, поверь, это не страшно»).
Приглашать к столу в ресторане тех, кто проходит мимо. Правило относилось к ресторану Дома литераторов, где одни сидели за столиками, а иные через зал шли в библиотеку и из библиотеки.
Радоваться успехам друзей, но никогда, никому и ни при каких обстоятельствах не хвалить слабую литературу, слабое кино и так далее. Последнее оказалось выполнить труднее всего, и я глубоко убеждена, что Юрий Валентинович за верность литературе заплатил жизнью. Он умер в 55 лет.
Никогда не впадать в отчаяние. Даже на немыслимую боль он не жаловался, только бледнел. Оценить его мужество по-настоящему мог только хирург Николай Алексеевич Лопаткин. Он и оценил.
Два раза я видела его плачущим: на похоронах друга Льва Гинзбурга и слезы, когда сын, выкупая себе свободу (он был поставлен в угол), протянул ему облезлое деревянное любимое колесико: «На, папа!». «Я, такой огромный, грозно возвышаюсь над ним, а он такой маленький, беззащитный. Не надо его наказывать».
В 8 лет он записал в дневнике: «Почему я чувствую только за себя и не чувствую за других?» И в жизни, и в книгах он «чувствовал за других». Знаете, он понимал людей лучше, глубже, чем они сами понимали себя. Вот и пронес через всю жизнь умение чувствовать за других. И еще: в одном из интервью на вопрос, какие идеалы он проповедует, ответил: «Идеалы я не проповедую, но имею».
Фазиль Искандер однажды сказал, что, хотя он и не был близким другом Юрия Валентиновича, его отсутствие он ощущает - он уверен, живи сегодня Трифонов, пейзаж литературы и нравы ее выглядели бы по-другому.
Фото РИА «Новости».
