Как я продавал свои картины в Париже
Во славу искусства
Как-то раз после посещения экспозиции картин самого дорогого русско-американского художника Марка Ротко мне показалось, что покрашенные мною двери в моем гараже ничуть не хуже некоторых работ Марка. (Да простят мне такую вольную мысль счастливые обладатели его картин!) И тогда я решил попробовать себя в покрытии красками холстов. Я купил все необходимое и с головой ушел в работу. Два дня я, как Налбандян какой, пахал, не смыкая глаз, не покладая рук!
Два больших красочных полотна вышли из-под моей большой кисти. Мои работы отличал восхитительный, слегка небрежный мазок. Я пытался продать полотна в галереи, торговал ими оптом и в розницу на улицах и площадях Москвы и даже был изгнан русскими художниками от художественной ярмарки возле ЦДХ как позор русской живописи. Но я не из тех, что сдаются после первых плевков в душу. Несмотря на то, что мои первые две картины не вызвали ожидаемого мною культурного шока у российской общественности (продана была всего одна, «Черная полоса на коричневом фоне и чуть-чуть красненького и зелененького и немножко черненького»; второе полотно я передал в частную коллекцию известной журналистке), я не бросил попыток оставить неизгладимый след в истории мирового изобразительного искусства. Памятуя о том, что нет пророка в своем отечестве, я решил экспортировать свой талант художника на Запад. Решение далось нелегко. Мне было искренне жаль россиян, лишенных возможности наслаждаться тихим созерцанием моих картин. Но, увы, таковы жестокие условия современного культурного рынка. Купив еще шесть небольших загрунтованных холстов 30х40 см (чтобы удобнее было вывозить за рубеж в рюкзаке!), я написал на них замысловатые картины на одну, пока еще волнующую меня тему - тему чувственной любви. Увы, друзья! Время скоротечно, и когда-нибудь и я перейду на асексуальные пейзажи и лишенные эротики целомудренные натюрморты. Художники, как правило, пишут максимум триптихи. А у меня был аж шестириптих, исполненный присущим моему концептуальному, либидозному творчеству параноическим абсурдом. Я стал единственным российским художником, пишущим шестириптихи. А поскольку я пока что не имею собственного промоутера, я был вынужден делать промоушен сам себе. Создал буклет на английском языке, где рассказал о себе без ложной скромности и даже с некоторой долей лукавства.
Я бережно, словно бабушка поздних внуков, упаковал полотна в рюкзак, сел в самолет и отправился в Париж, эту Мекку изобразительного искусства.
Властелин кольца
Париж встретил меня свирепым промозглым ветром и колючим, как стая хмурых непохмеленных ежей, дождем. Как говорят художники: «Хороший галерист в такую погоду художника на улицу не выгонит».
Недалеко от площади Италии я снял скромную комнатку размером с грузовой лифт за 30 евро в сутки с сиротской кроваткой и хромым стулом и стал срочно отпускать седую бороду, чтобы принять соответствующий настоящему художнику-концептуалисту облик. Долго ждать не пришлось - и вскоре я, бородатый и окрыленный надеждой, отправился со своими картинами прямиком к Эйфелевой башне. Там всегда околачиваются толпы богатых туристов, жаждущих поскорее и подороже купить хорошую картину. Возле станции метро меня окликнула смуглянка в цветастой юбке с дивным ребенком на руках. Она, улыбаясь, протягивала мне огромное золотое кольцо с фальшивым, как ее улыбка, бриллиантом, судя по размеру, работы раннего Церетели:
- Месье! Ву заве лесе томбер льянно! Же ле ву! (Вы обронили кольцо! Я это видела!)
- Оставьте его себе, мэм! - ответил я великодушно, поборов соблазн златофильства - продайте его и купите своему малышу Диснейленд!
Тайна Эйфелевой башни
Эйфелева башня, освещенная разноцветными блудливыми огнями, словно рождественская елка манила к себе необъяснимой силой.
Я разложил картины возле кассы, куда выстроилась длинная извивающаяся дождевым червем очередь, и приготовил кошелек: складывать деньги. Но неожиданно подошли два крупных афрофранцуза со свирепой мизантропией в глазах. Любовь к искусству - последнее, что можно было заподозрить в этих парнях.
- А ну вали отсюда, белож...я свинья! - непочтительно вскричал на меня один из них, по всей видимости, неисправимый расист. - А не то надаю тумаков, будешь знать, каналья! - Примерно так я смог со своим знанием французского перевести его страстный монолог.
- Позвольте, господа, а разве это место… - но не успел я завершить свой контраргумент, как второй точным и изящным ударом правой ноги, словно Мишель Платини, заехал по моим картинам. Они разлетелись, как испуганные выстрелом каплуны. Что-то подсказывало, что надо быстрее уходить. Что я и сделал: унес домой картины и ноги.
- Месье, вы уронили это! - окликнула меня незнакомка в длинной юбке, протягивая массивное золотое кольцо с фальшивым бриллиантом в пять каратов.
- Да вы что, сговорились, что ли? У меня никогда не было таких больших колец, - снова нашел в себе силы отказаться от подарка я.
- Да нет же! Я видела, как у вас это выпало из кармана! - настаивала златозубка. Легкое подозрение, что меня собираются развести, как в Одессе, заставило меня стремительно ретироваться. Мой триумф как художника откладывался, как конец света. Да и башня эта как-то мне не глянулась. Что в ней находят люди?
Полицейский художника не обидит!
После этого случая ходить торговать к Эйфелевой башне я перестал. Торговал своими картинами у собора Парижской Богоматери, на Елисейских полях и как-то уже стал понемногу свыкаться с неожиданностями парижской жизни и с непониманием моего искусства. Познавая Париж, я всегда носил с собой пару картин в сумке - на случай скопления любителей концептуального искусства. Как известно, удача приходит к тому, кто готов встретить ее во всеоружии. Однажды недалеко от Лувра, где я развернул торговлю, ко мне подошли французские блюстители порядка. Два полицейских мужского пола и одна невероятной красоты мулатка-полицейская! Такой красивой полицейской я даже в Москве не встречал! Сердце пойманной селедкой забилось в сетях моей груди. О небеса! Как мне хотелось бы быть схваченным этой Венерой, трепыхаться, словно тунец, в ее сильных ручищах, быть грубо обысканным... Но полицаи лишь одобрительно посмотрели на картины, восхищенно почмокали и спросили:
- Сколько?
- Для вас пять евро! - заискивающе сказал я. Они снова почмокали губами, но уже в другой тональности (соль минор) и не купили ни одной картины. А как бы хорошо смотрелись мои полотна в кабинете парижской жандармерии рядом с портретом Николя Саркози! Но ничего! Зато они не пинали мои картины ногами, как некоторые… Мы еще и сфоткались на память!
|
Вежливый отказ
На улице Браньсьон я наткнулся на небольшую картинную галерею. Выставленные на витрине картины свидетельствовали о том, что именно здесь принимают спорадических художников моего непростого для восприятия направления.
- Бонжур! - бодро приветствовал я паренька, встретившего меня на пороге. - Возрадуйтесь! Я принес свои картины!
И не успел он прийти в себя, как я дубликатом бесценного груза вывалил на прилавок свое творческое хозяйство: две картины.
- Вообще хозяйка галереи - моя мама, - сказал парень, налюбовавшись на мои картины. - Она решает, какие работы принимать. Она будет лишь в пятницу.
Но ни в пятницу, ни в субботу, ни в воскресенье я его матушку не застал. Парень лишь виновато разводил руками. И тогда до меня дошло! Это же просто вежливая форма отказа!!! Хорошо, что я от природы жутко сметливый, другой бы до сих пор ходил!
Центру Помпиду придется ждать
Однажды нелегкая занесла меня к Центру Жоржа Помпиду, или, как его зовут художники, Бобур. В центре есть библиотека, концертный зал и музей современного искусства. Раз есть музей, сам бог велел выставить там мое современное искусство! Куда уж современнее - месяц как нарисовал! Вот она - удача! - забилось от предвкушения триумфа сердце в груди. На площади перед входом выступал африканский мужик-жонглер с шарами. За билетами стояла огромная очередь. Я подошел к дородному секьюрити, монументом стоявшему у подъезда.
- Месье! Позовите менеджера или на худой конец директора, - потребовал я, стараясь говорить басом.
- По какому вопросу? - тревожно поинтересовался секьюрити.
- Я, Мешков, художник из России, хотел бы предложить свои картины, - я протянул ему визитку на французском языке, загодя отпечатанную в Москве, в которой говорилось, что я художник и искусствовед. Визитка успокоила стражника, и он что-то буркнул в рацию. Через минут пять ко мне вышел лысый мужчина в ладном костюме. Увидев меня, он как-то приуныл. Дело в том, что я иногда бываю менее всего похож на искусствоведа, а более напоминаю неплательщика алиментов в бегах. Я поведал ему о масштабных планах по инвестированию своего таланта во французскую культуру и дал буклет. (Там было четко сказано, что я выставлялся в галереях России, Молдавии, Бурятии, Таджикистана и Тувы.) Он ознакомился с картинами, покачал головой:
- Нет. Это нам не подходит. Другие работы у вас есть?
- Пока нет, - ответил я честно. - Я их продал и раздарил. Но я нарисую новые! Вот увидите!
- Будем очень рады! - ответил мужик.
Мне показалось, что он был на этот раз искренен! Я был не в обиде на него. Его привередливость понять можно: в этом музее представлены картины Пикассо, Матисса, Поллока, а тут вдруг - бац пыльным мешком из-за угла - Мешков! Просто неожиданно как-то! К восприятию меня как художника нужна некоторая подготовка. Хотя, когда мы ихнего позднего Моне у себя показываем, - это ничего, а как раннего Мешкова у них - так фигушки! Не по-людски, не по-партнерски как-то!
Цыганская музыка на японский лад
Не прошло и трех дней, как я обзавелся в Париже друзьями. Знакомства происходили цепной реакцией. Сначала я познакомился с виртуозным японским гитаристом Томотакой Хатано, он познакомил меня с журналистом Оливером Проу, а тот - с художником-авангардистом Йосукэ. Томотака играл в баре Oux Nostamblues вместе с другим гитаристом - Маню Робин. Мы сошлись на неистовой любви к музыке цыганского гения прошлого века Джанго Рейнхарда. Томотака - гастарбайтер: три года назад покинул Страну восходящего солнца и переехал в Париж только потому, что тут, в одном из баров на бульваре Клиши, играл его кумир, сам Джанго Рейнхард.
- В Японии не так много любителей подобной музыки. А здесь у меня много поклонников и единомышленников, - говорит Томо. Однако у себя дома Томотака слушает традиционную японскую музыку. Он снимает в Париже комнатку за 600 евро в месяц. (В Париже месячный доход музыканта такого уровня составляет 2500 евро.) Иногда мы с Маню приходим к Томотаке в гости, умеренно пьем сакэ и музицируем. Томо показал мне несколько дивных гитарных ходов, а я взамен научил его играть «Две гитары за стеной», «Жора, подержи мой макинтош» и «Подмосковные вечера». А вечерами я сидел в баре и слушал игру своих друзей. Чтобы понять, насколько это дивная музыка, зайди, читатель, на наш сайт и сам послушай. Я там выложил несколько его композиций. Кстати, перед отъездом на Родину я подарил две свои картины своим братушкам-музыкантам Томотаке и Маню. Но ничего не бывает в этом мире случайным и не имеющим последствий. Вскоре это знакомство приведет меня в самое удивительное место на земле и подарит мне новых талантливых друзей!
|
Галерея не дает добро
Фразу «Повё ву мёдер а фер плёзер таблё» я, отчаянно грассируя, бегло повторял сотни раз, входя в двери очередной картинной галереи, коих в Париже как собак нерезаных. Означала эта фраза: «Не пособите ли вы мне продать мои картины?» Я говорил ее столь же бегло, как и «Донне муа энкор ун пти вер» («Дайте-ка еще стаканчик!»). Так что меня принимали за уроженца Гаскони. Вскоре меня уже избегали почти все парижские галерейщики. Они милые люди, но у всех одно оправдание. Душевный и разговорчивый Роберт Филипп, владелец Art modern galerie на Монмартре, трогательно ностальгировал за стаканчиком божоле.
- Эх, Саша! Знали бы вы, какие были времена! В 90-х годах от покупателей не было отбоя! Мою галерею знал весь мир. Я получал заказы из 50 стран!.. Проклятый кризис никогда не кончится. Политики только успокаивают народ. Вы сходите со своими картинами на Пляс дю Тертр. Там продают картины художники со всего мира. Может, и у вас кто-то купит. А галереи сегодня редко берут картины. Видите, у меня даже места нет, куда повесить ваши полотна.
В самом деле витрины галерей были забиты картинами, изображающими парижские достопримечательности. Я разумно полагал продать свои не понятые современниками картины во Славу Великой Руси хотя бы за пару сотен тыщ евро. Но с тревогой отметил, что стоящие в витринах галерей картины моего формата стоили не более 100 евро. Такой экономический коллапс мог огорчить кого угодно, но не такого отчаянного оптимиста, как я.
С такими мыслями я отправился на торговую площадь.
Не продается вдохновенье
На маленькой, игрушечной Пляс дю Тертр шумно и оживленно. Художники различных направлений, наций, ориентаций и телосложений тут же, на глазах зрителей, увлеченно и мастеровито, словно уличные повара шаурму, создают и продают свои шедевры. Вокруг площади за столиками сидят болельщики: пьют вино и наблюдают за течением художественной жизни.
- Месье, это вы обронили? - беременная женщина в длиной юбке, златозубо улыбаясь, протягивала огромное кольцо с фальшивым бриллиантом.
- Мадам, вы меня уже спрашивали. Я не роняю колец! - отрекся я.
Разложив свои незамысловатые картины на земле, я, простой русский художник, ранний Сашка Мешков, отдался во власть Гермеса, покровителя купцов, путников и воров. Достал губную гармошку, как сказочный крысолов дудочку, и стал привлекать волшебными звуками праздную зажиточную аудиторию. Час играл, два играл, все губы надорвал (2 шт.), а картины не продал. Ну не берут, и все тут. Не мой сегодня день. Подойдут, посмотрят, послушают музыку и дальше идут. Одно успокаивало: у других тоже не берут.
Конец первой части.
Вторую часть читайте здесь>
Окончание читайте здесь>
